Вернусь, когда ручьи побегут

«Не баба, а конь с яйцами!» – шепнул на ухо свой подружке Леня. Джемма громко расхохоталась. Мурат, расслышавший Ленин комментарий, сморщился, как от горького, и опустил глаза. Александра догадалась, что речь шла о ней. Щеки ее загорелись. Хотелось встать и немедленно уйти, но подобный жест был бы демонстрацией слабости. «За что он меня так не любит?» Леонид пересекся с ней взглядами и вдруг ретировался, растворился в табачном дыму – только лысинка его проблеснула у барной стойки.

Никита выпустил колечко дыма в потолок и, наблюдая, как оно медленно меняет очертания, неожиданно изрек:

– В сущности, человеку в жизни ничего не надо, кроме половых органов и сердца.

– Интересная мысль, – сказала Антонина, не скрывая скепсиса, – а с мозгами как быть?

– Мозги мешают. От них все неприятности.

– Целиком разделяю твою позицию, – улыбнулась Саша.

– И я тоже, – вступил молчавший до этого Мурат и посмотрел на Сашу.

– Кто бы сомневался! – ядовито заметила Антонина.

Появился Леня с бокалом коньяка и чашкой кофе.

– А где Джемма? Я когда уходил, она здесь стояла.

– А мы ее переставили и забыли куда, – небрежно бросила Камилова.

Антонина взглянула на часы, прихлопнула себя ладошкой по колену и встала.

– Пошли, мыслители, фуршет начался, сейчас пожрут всё.

Все встали. Саша и Никита остались допивать свой кофе на диване.

– Сашуля, – ласково сказал Никита, – не открывай всем своего сердца.

– Как? – не поняла Александра и уставилась на друга удивленно.

К ним подошел Мурат и предложил Александре согнутую в локте руку: прошу! В глазах его была тихая мольба. Саша молча опустила кисть на сгиб его руки, и пальцы ее тотчас оказались в плену горячей ладони. Никита тихо исчез, так и не объяснив, что он имел в виду.

С этой минуты все остальное перестало иметь значение.

Фестиваль шел своим чередом, с утра и до глубокой ночи кипел сумасшедшей, праздничной жизнью. Гасли и снова вспыхивали огни в просмотровых залах, крутились киноленты, в кулуарах бурлили дискуссии, завязывались знакомства, образовывались творческие союзы. Менялись лица вокруг, голоса, интерьеры – оставаясь для Мурата и Александры лишь антуражем, декорацией, обставлявшей их тайную жизнь, главной заботой которой было найти уголок, где можно уединиться, прильнуть друг к другу хоть на несколько минут. Какую-нибудь дверку с надписью «Посторонним вход воспрещен», подсобку под лестницей, где хранятся швабры, ведра и сложенные в штабеля куски хозяйственного мыла, темный тупичок в конце служебного коридора с пожарным щитом… Уединиться было негде. Подвернулось было одно неплохое место, рядом с буфетом, – задрапированное тяжелой добротной шторой окно с видом на Неву, и оба обрадованно нырнули в нишу за портьерой, но тотчас вслед просунулась лысоватая голова с намерением полюбоваться панорамой великого города. Басовитое «О-у, пардон!» и последовавший за этим глумливый смешок смутил и ее, и его, и они испуганно отпрянули друг от друга, как школьник и школьница, которых застукали за неприличным занятием и теперь предстоит оправдываться и объяснять, что «ничего такого не было». Леня – а это был он, – стискивая в одной руке неизменный бокал с коньяком, а другой придерживая отдернутую портьеру, осведомился, не надоело ли им таскаться друг с другом? Александра вскинула голову, повела плечиком и, мелко пританцовывая на лаковом паркете, задиристо спросила в упор: а тебе, что – завидно? Леня, который за словом в карман обычно не лез, вдруг стушевался, издал неопределенный мычащий звук, и стало понятно, что Саша, как ни странно, угодила в некое чувствительное место. Он повернулся, чтобы уйти, но остановился, обратил к Александре свое лицо – не то мученика, не то искусителя, сказал ехидно: «В декольте, а ведешь себя как в ватнике!»

Во время обеденного перерыва, в ресторане, у шведского стола столкнулись с Сашиным шефом. Папа Рома держал в руках скромную тарелку с зеленым салатом (у него разыгрался гастрит на почве предстоящей женитьбы), а Александра – блюдо с дымящимся мясом. Он пригласил ее за свой столик. «Что?» – размягченным голосом переспросила Саша. «Девочка, да ты в тумане!» – грустно констатировал папа Рома, посмотрел на стоящего за ее спиной Мурата и покачал головой.

К третьему дню фестиваля лица обоих приобрели устойчивое глуповато-юродивое выражение. Уже не стесняясь, крепко держась за руки, они перемещались вместе с человеческими потоками, следуя общему регламенту, по гостиным, холлам, просмотровым залам, мраморным лестницам, и вместе с ними плыло, передвигалось густое облако любовного томления с нарастающим внутри грозовым напряжением – одно неосторожное движение, и раздастся оглушительный лопающийся звук, и невольные зрители, прижимая к груди бокал с недопитым коктейлем, увидят, как катится по красной ковровой дорожке двухголовый клубок, из которого выпрастываются то сцепленные клешни рук, то закушенный рот, то слепой звериный глаз.