Конференц-зал отеля "Индиго" оформлен в цвет индиго. Белоснежным пятном на фоне стены смотрится плакат с изображением обложки новой трилогии Милы Саван. Сама она, как и положено придуманному ею образу, в длинном белом саване с длинными рукавами. Хихикаю, увидев ее: в такие широкие рукава прятала косточки Царевна-лягушка, если верить иллюстрации в моей детской книжке. Белый саван, тени и помада цвета индиго. Жутковато, но красиво.
- Серьезно?! - пораженно шепчет Сашка. - Трилогия?
- Да, - улыбаюсь я, с тревогой глядя на бокалы с темно-синей жидкостью, которые поднес официант.
- "Соблазнение соблазненной"? - не унимается Сашка. - Ты куда смотрела?
- Я не редактор. Я корректор, - оправдываюсь я, вспоминая, как сама о том же спрашивала Милу.
- Все просто. Уже соблазненную соблазнил еще кто-то, - усмехается Вовка, подмигивая мне и Лерке.
- И это читают? - недоверчиво спрашивает Лерка.
- Не только читают, покупают! - докладываю я. - Три тысячи комплект. Сегодня со скидкой.
- Это как покорение покоренной, пленение плененной, воодушевление воодушевленной , - не унимается Сашка и оглядывается по сторонам. - Все эти люди будут это покупать?
- Для того и приглашены! - веселюсь я.
- А можно деньги внести, а книгу не брать? - с притворным испугом спрашивает Вовка.
- Покупай, - успокаиваю его я. - Мила все сборы от сегодняшнего вечера отдаст дому малютки. Так что вместе с Соблазненной поможете детям.
- Да что там в трех частях-то писать? - никак не может успокоиться Сашка, впервые попав на подобное мероприятие.
- Там много интересного, занимательного и поучительного, - откровенно смеюсь я над ее растерянностью. - Книга восемнадцать плюс.
- Кстати, бумага отличная и иллюстрации потрясающие, - докладывает Лерка, листая томик.
- Есть картинки? - потирает руки Вовка. - Надо было парней с собой брать.
Встречаюсь с ним взглядом. Он смущается (или показалось?) и отводит глаза в сторону.
- Не может быть! - на возглас Сашки оборачиваемся не только мы, но и люди, стоящие в очереди за автографом недалеко от нас.
Возле столов с томиками книг, разложенных замысловатым узором на синих скатертях, стоит и листает книгу... Ермак.
- Он еще и библиофил?! - звонко, по-детски, смеется Лерка, сразу привлекая внимание большинства мужчин в зале.
- Ага! - мрачно говорю я. - Театрал, библиофил и мой личный кошмар.
Вовка хмурится и спрашивает, наклонившись ко мне:
- Мне с ним поговорить?
- О чем? О творчестве Милы или премьерах последнего театрального сезона? - ерничаю я.
Увидев нас, Ермак радостно машет мне рукой. Потрясающе! Он рад меня видеть!
- Может, он головой ежедневно об косяк бьется? - недоумевает Сашка. - Слушайте, может, ему скорую вызвать для профилактики?
- Мне, пожалуйста, я первая, - жалобно прошу я.
Мы встаем в очередь к столу, за которым Мила подписывает книги. Лерка рассеянно листает томик, по диагонали пробегая некоторые страницы взглядом. Сашка делает то же самое, но листает быстро, словно что-то ищет.
- Ты это все читала? - не верит она мне. - И как тебе?
- Мила - очень грамотный писатель, - искренне говорю я. - Ее править - одно удовольствие. Работы немного. Сюжеты интересные, но не оригинальные, предсказуемые, я бы сказала. Но такая литература более чем востребована. Тем более, средства и связи позволяют издаваться часто и широко. Но есть в ее книгах... не знаю, как объяснить. Что-то скрытое, глубинно важное. Из чего можно кое-что вырастить. Я сначала не замечала, а в последних книгах заметила.
- И что же это? - с сомнением спрашивает Лерка, аккуратно закрыв себя от посторонних взглядов широкоплечим Вовкой.
- Ничего не меняется! - приглаживает кудри Вовка. - Дом, милый дом.
- Ну, вот, - нахожу нужный отрывок: "Ее отчаяние стало осязаемым, густым. Оно закладывало уши, из-за него свербило в носу, слезились глаза. Отчаяние было порождено осознанием потери. Потери его, а значит, и себя".
- Набор красивых слов, - фыркнула Сашка. - Банально.
- Любой текст - набор слов, - возразила я. - От инструкции к пылесосу до сонетов Шекспира. Вот слушай. (Закрываю глаза и начинаю читать по памяти):
- "Он старался вспоминать лучшие минуты с нею, но эти минуты были навсегда отравлены. Он помнил ее только торжествующую, свершившуюся угрозу никому не нужного, но неизгладимого раскаяния".
- Такой же набор слов, хуже первого, - пожимает плечами Сашка и поражается. - Ты запомнила цитату из Милы? Зачем?
- Я запомнила цитату из Льва Толстого. Второй набор - это "Анна Каренина", - смеюсь я и делюсь мыслью. - Что-то другое определяет суть книги. И это не описание чувств. Это герои и их поступки. У Толстого они изображены в развитии, смятенными, сомневающимися, болеющими от потери гармонии с миром и окружающими. У Милы статичны. Из действий - любовь, страсть, секс. Из эмоций - гнев, ревность, страх.