Вернуть Онегина

«Повод, Алка, повод… – поглядел он на нее с горькой усмешкой, – еще какой повод…»

Она не выдержала и отвела глаза.

«Ну ладно, – распрямился он. – Расскажи лучше, как живешь! Как-никак, шесть с половиной лет не виделись!»

«Нормально живу, как все!» – отвечала Алла Сергеевна, зная уже, что не расскажет ему ни о фабрике, ни о Доме, ни о прочем своем благополучии.

«Слышал, ты замужем, ребенок у тебя…»

«Да, замужем. Сыну пять с половиной. Санькой зовут…»

«Да ты что! – выдохнул он удивленно и недоверчиво улыбнулся: – Уж, не в мою ли честь?»

«Представь себе, в твою!» – с вызовом отвечала Алла Сергеевна.

«Да-а? – поглядел он на нее с уважительным удивлением. – Ну, что ж, это приятно…»

«Ну, а ты как?» – поторопилась она отвести от себя ненужное внимание.

Он словно ожидал ее вопроса и с болезненным удовольствием принялся рассказывать о своих печалях.

Когда она его бросила (а именно так формулировал он отправную точку своих невзгод) – так вот, когда она его бросила, он долго не верил, что она сделала это всерьез. Он думал, что таким привычным образом она его воспитывает, и все ждал, что она вот-вот позвонит и скажет: «Ну, ты все понял?». Потому что нельзя, невозможно, считал он, одним махом, одним капризом зачеркнуть то, что между ними было.

Через два месяца ее отсутствия он не на шутку всполошился и кинулся ее искать. Главным образом, через Нинку, потому что здесь она все концы обрезала: с квартиры съехала, телефона и адреса ателье не оставила, прописки не имела. Но и Нинка знала не больше. Да, говорила она, жива, здорова, прячется где-то в Москве и чем-то там занимается.

В этом месте Алла Сергеевна машинально отметила, что в указанное время занималась тем, что без памяти любила своего будущего мужа и уже была от него беременна.

«А потом вдруг выяснилось, – продолжал Сашка, – что ты вышла замуж». Эта новость его так поразила (хотя, между ними говоря, чего-то подобного он и ожидал), что он стал сильно пить. Возможно, если бы он мог с головой уйти в работу – раньше всех приходить, позже всех уходить, мотаться по командировкам, работать, как говорится, на износ – он бы заглушил проклятую тупую боль любовных метастазов, которые проросли во все его органы чувств. Но предприятие захирело, работы почти не было, приходили туда, чтобы напиться и разойтись. Отношения с женой совсем разладились, пока не стали невыносимыми. Его усердно унижали ее родители, и он терпел, но когда умерла бабка жены и освободилась ее двухкомнатная квартира, он, покладистый и миролюбивый, вдруг взъелся и потребовал развода и размена. Размен был трудный, и он, чтобы ускорить события согласился переехать сюда, в этот бомжатник. Зато теперь он сам себе хозяин. Однокомнатная квартира. Ему хватает. Ему вообще всего хватает. Кроме нее, Алки.

Тут она его перебила:

«Я так понимаю, женщины у тебя нет…» – и выразительным взглядом обвела кухню.

«Нет, – твердо сказал он, но вдруг, замявшись, признался: – Ну, вообще-то, привожу иногда… Так, случайные… Не онанизмом же мне заниматься…»

«Ну да…» – усмехнувшись, отвела она взгляд.

Господи, господи! И этого потасканного, запущенного, неприкаянного мужчину она боготворила! Отдала ему свои самые сладкие годы! Давала себя целовать и сама целовала в такие места, что вспомнить стыдно! Рыдала и ночами не спала! Кошмар, да и только!

Она решительно встала:

«Ну, ладно, мне пора!»

«Алка, не уходи, останься еще немного! – вскочив, неожиданно умоляюще заговорил он. – Ведь ты уйдешь, и я опять тебя шесть лет не увижу! Ну, прошу тебя, прошу – дай посмотреть на тебя еще немного! Ты не представляешь, как мне без тебя плохо! Ведь это из-за тебя я такой стал! Ведь я сейчас останусь один, и опять буду пить! Ну, Аллочка, ну, прошу тебя, ну, совсем немного!..»

Унизительное, живое, неподдельное страдание, такое новое и болезненно искреннее перекосило его покрасневшее лицо, и слезы блеснули у него на глазах. Бедный, бедный забытый, покалеченный, униженный змей, которому она не дала шанса подняться в глубокую чистую голубизну и утвердиться там на сияющем пьедестале! Подхваченная внезапным порывом, она торопливо заговорила:

«Саша, Саша, не пропаду я, не пропаду, обещаю, только прошу тебя, прекращай пить! У тебя есть телефон? Нет? Я установлю тебе телефон и буду звонить, только не пей! Хочешь, я устрою тебя на хорошую работу? Подумай, Санечка, подумай, я многое теперь могу, я тебе обязательно помогу, только не пей, хорошо?»

Он медленно опустился на табуретку, локти его разъехались по столу, голова бессильно склонилась, уперлась лбом в руки и плечи его затряслись. Она подошла, положила ладонь на его грязные, спутанные волосы и принялась гладить.

«Ну, успокойся, успокойся!» – твердила она тихо и скорбно.

Он вдруг распрямил спину, торопливо вытер слезы и, беспомощно улыбаясь, сказал:

«Ты знаешь, когда мне совсем невмоготу, я читаю твои письма! Они теперь здесь, со мной…»

Она вернулась на место и оттуда сказала:

«Мне правда пора, а то водитель еще что-нибудь подумает…»

«Хорошо, хорошо! – успокаиваясь, ответил он. – Иди. Теперь иди. Теперь можно…»