Вернуться домой

— Моисей по вашим меркам, Вернер, был извергом и маньяком, Гиммлер — зайчик по сравнению с ним. Почитай только об истреблении амаликитян. А как насчет убийства за любой грех? Помолился чужому идолу — в расход, переспал с женщиной — и тебя, и ее... Это ты все знаешь — Библию ты читал. Я это к тому говорю, чтобы ты не строил иллюзий — амару обычно не похожи на ангелов с крылышками... впрочем, в Библии и ангелы были весьма негуманные. Идея перевоспитать урку, сделать их способными к наукам, цивилизации, духовному росту — довлеет над нами много тысяч лет. Мы просто не верили, что это невозможно, биологически невозможно. Ты можешь научить шимпанзе говорить, но между двумя шимпанзе невозможна научная дискуссия. У Моисея тоже не получилось. Сам знаешь, евреи так и не перестали грешить. Вместо этого они, уже придя в Землю Обетованную, уже без присмотра амару-вождя, создали сложную иерархическую систему первосвященников, исполняющих сложнейшие ритуалы. В их религии была масса мельчайших предписаний по любому поводу, но никаких принципиальных изменений в еврейской цивилизации не произошло — науки и искусства не расцвели, социальные отношения остались на прежнем уровне. Разве что иногда появлялись пророки — тоже амару — и напоминали им о Моисее. Проект окончился неудачей. Собственно, это судьба любой религии, абсолютно любой.

Мимо, поднимая пыль, проскакали двое подростков, мальчик и девочка, на низкорослых тибетских лошадках. Вернер поглядел им вслед.

— Собственно, это похоже на правду, — произнес он, — я всегда недоумевал... есть некоторое количество христиан, которым довольно легко соблюдать заповеди. Их и не тянет к чужим женам, их мало волнует свое имущество, они легко отдают и легко жертвуют, добродушны и спокойны... и есть огромное количество людей, которым это невероятно трудно.

— А теперь подумай вот о чем. Амару всегда было плохо в обществе урку. Но разве урку было хорошо с ними? Разве это человечно — заставлять урку жить противоестественным для них образом, идти против собственной природы? Воспитывать их, подгоняя под образец амару? Да еще и воспитывать-то зачастую жестокими, зверскими методами? Вот в этом смысл хальтаяты — отдать себе отчет в истинном положении вещей и больше не мучить урку, только и всего.

19 мая 2010 года, Хаден. Клаус Оттерсбах, частный детектив.

История моей семьи ничем не отличается от истории большинства других немецких семейств. Собственно, вспоминаю я о ней, только когда общаюсь с дедушкой Францем. Не знаю, грустно это или наоборот, так лучше, но скоро не станет и таких, как он, и мы окончательно забудем такой предмет, как история. Он превратится для нас в академический, в тягомотину, которую проходят в школе, чтобы немедленно после экзамена навсегда забыть.

Дедушке уже 87. У нас сейчас не принято иметь много родственников. С материнской стороны, а моя мама переехала с востока — я вообще никого не знаю, разве что по именам. С отцовской стороны — две тетки, и вот дедушка Франц, бабушка умерла недавно. Да и дедушка, если смотреть правде в глаза, вряд ли проживет еще долго. До недавнего времени он жил у одной из моих теток, но в конце концов мобильная служба, которая ухаживала за ним на дому, настойчиво посоветовала переезд в дом престарелых — тетка Бригитта уже никак не справлялась с таким объемом ухода, да и у дедушки начались закидоны. Он все еще сохранял здравый ум, но иногда в голове наступало помутнение , однажды он попытался заколоть тетю Бригитту оборванным карнизом от шторы, решив, что она — русский солдат; после этого с тяжелым сердцем мы на семейном совете решили доверить дедушку профессионалам.

Решение оказалось правильным. В пансионе дедушка повеселел, стал лучше выглядеть, начал общаться с соседями, свое новое положение принял спокойно. Мы распределили дни недели так, чтобы навещать его почти ежедневно; мне досталась среда.

По дороге я заскочил в "Лидл", купил кошачьего корма, пива, орешков и для дедушки — пачку чипсов. Любит он чипсы, ничего тут не сделаешь. Кто скажет, что это нездоровая пища — пусть сам попробует дожить до 87 лет, а там решает, чем ему питаться.

.

Я поздоровался с приветливой сестрой на посту и прошел к комнате с табличкой "Франц Губерт Оттерсбах". Дедуля, как обычно, сидел у себя в комнате, только дверь на балкон распахнута по случаю хорошей погоды. Инвалидная коляска подвинута к столу, на столе — журналы, ваза с конфетами (а вот конфеты дедуля не очень-то любит, но теткам это не объяснишь), еще какой-то старый фотоальбом — у дедушки куча таких альбомов, он их обожает рассматривать.

— Привет, дедуля! — я обнял его и чмокнул в щеку. Вытряхнул пачку чипсов в тарелку, поставил перед ним. Из скомканной сети морщин на меня испытующе-недоверчиво уставились голубые дедушкины глаза.

— Клаус? Ты-то какими судьбами?

Видимся каждую неделю, но каждый раз он удивляетс я так, как будто я уже год здесь не был.

— Да вот решил зайти ,навестить тебя, — ответил я покорно, — как жизнь?