Вернуться к тебе

После того как Боаз отбыл в тренировочный лагерь, был недолгий период, когда я представлял себе: вот стукнет мне восемнадцать, и я пойду по стопам брата. Пойду по протоптанной им дороге. Накачаю мускулы, чтобы на мне отлично сидела форма. Обрею волосы почти наголо.

Я это себе представлял не потому, что мечтал стать морским пехотинцем. И уж точно не потому, что я верил, как верил Боаз, в эту дребедень насчет того, что надо стать мужчиной и сражаться за свою страну. Все было куда проще: я всю жизнь считал, что должен стать таким, как мой брат. Что я обязательно пойду за ним следом.

Это быстро выветрилось. Я отрастил волосы. Начал курить. Как только Боаз ушел, я стал нащупывать свой путь в жизни в стороне от тени моего брата… но в итоге узнал, что тени, отбрасываемые с другого края земли, становятся еще длиннее.

«Сегодня, — решаю я. — Уходить надо сегодня».

Я перехожу улицу, захожу к Циму, но его нет дома. Иду к площадке, где он обычно кидает баскетбольный мяч в корзину. Его и там нет. Вижу старый скейтборд Цима, прислоненный к двери гаража, и поспешно хватаю его. Это тот самый скейтборд, на котором Цим катался, когда для нас с ним не было ничего важнее скейтбординга. У меня-то скейта уже давно нет, и, наверное, это часть моих проблем. Не в том смысле, что я перестал кататься, но место скейта ничто не заняло. Нет ничего в моей жизни настолько важного, насколько когда-то был скейтборд.

Я качусь на скейте Цима к дому Перл. Дверь открывает мама Голдблатт.

Женщины сильно старше сорока меня не привлекают, но если бы привлекали, то я бы точно влюбился в маму Голдблатт. Она умная и красивая, и она работает какой-то важной шишкой на общественном телеканале — продюсирует шоу о мировой культуре и музыке. Да, я знаю, что Перл любит делать вид, будто ее мать — полная дура и поговорить с ней не о чем, но на самом деле если Перл вырастет хотя бы наполовину такой же хипповой, как мама Голдблатт, то это будет классно.

— Леви, милый, — произносит мама Голдблатт грудным, убаюкивающим голосом. — Как ты поживаешь?

Я ее вижу впервые за несколько недель.

— Хорошо.

— А твой брат, он теперь дома?

— Не совсем.

— Нет?

— Он был здесь, но снова уехал.

— Его снова призвали в армию?

— Нет-нет. Просто уехал… ну, наверное, чтобы немного прийти в себя.

— О! Звучит не очень-то хорошо.

Есть еще одна особенность у мамы Голдблатт. Она как бы готова подставить плечо, дать тебе выплакаться в «жилетку», как это называет моя мама.

Есть в ней что-то такое, из-за чего мне ужасно хочется выложить ей все.

Когда я рядом с ней, я борюсь с желанием треснуть, как переспелая дыня. К счастью для Перл, ее гнева я боюсь так сильно, что не поддаюсь баюкающим интонациям голоса мамы Голдблатт, иначе я бы уже успел выболтать ей все секреты Перл, и ее бы точно надолго подвергли домашнему аресту.

— Перл дома?

— Да. Во дворе. Только сначала что-нибудь съешь. Она мне говорит, что ты на диете — одним замороженным персиковым йогуртом питаешься.

Перл сидит на залитой солнцем лужайке и читает. У нее на голове несуразно большая шляпа.

Она пожимает плечами:

— Что я могу поделать? Я легко обгораю.

— Мне надо, чтобы ты меня подвезла, — прошу я.

— Куда?

— В Поукипси.

— Поукипси — это же в трех часах езды отсюда, насколько мне известно.

— Примерно.

— А мне через сорок пять минут надо быть на работе.

— Может быть, пора взять больничный.

Перл задумывается.

— В этой идее есть нечто драматичное. И мне это нравится.

— Я еще не сказал, что у тебя слегка изможденный вид? Перл кашляет. Потирает виски. Негромко стонет. Снова кашляет.

— Как звучит?

— Идеально.

Мы едем по I-90[17]. Более неинтересную дорогу трудно было бы выбрать. I-90 — здоровенная глыба бетона и асфальта, разрезающая штат Массачусетс пополам, и вот мы мчимся по ней. Само то, что мы едем по шоссе, соединяющему штаты, вдруг кажется по-дурацки опасным. Мы — просто личинки в крошечном жестяном коконе.

Любой выбор, какой мы ни сделай, рискован. Вот просто любой.

Перл ставит CD, который специально записала для поездок. Он у нее на полочке лежал целых три года. Вот и первый шанс ему зазвучать. Две песни — и Перл вынимает диск из плеера:

— Господи, какой ужасный вкус у меня был в четырнадцать лет.

— Да он у всех такой был.

У меня на коленях лежит листок с адресом и маршрутом. Так много информации одним кликом «мышки». Жаль, что нет веб-сайта, который бы так же легко отвечал на вопрос «зачем».

— А не было ли у тебя мысли, — говорит Перл, — пусть даже самой крошечной, что Боаз, может быть, на самом деле топает по Аппалачской тропе, а мы с тобой явимся, незваные-непрошеные, и постучим в дверь к какому-то парню по имени Лора. Он посмотрит на нас как на чокнутых.

— Лорен.

— Да все равно, как его зовут.

— Да. Была такая мысль. Но если я ошибаюсь, то хотя бы ты узнала, что твой дорожный альбомчик — дрянь тошнотная.

— Это правда. Еще один вопросик, если мне будет позволено.

— Валяй.

— С чего ты взял, что Боаз возьмет да и вернется домой с нами?