Вернувшиеся

— Неужели мы будем говорить об этом? — неодобрительным тоном произнесла Люсиль.

Она вздохнула и выпрямила спину, отчего стала выглядеть очень царственной и принципиальной. Ей, наконец, удалось пригладить длинные серебристые волосы, растрепавшиеся во время объятий с сыном.

— О чем «об этом»? — уточнил Харольд.

— Очевидно, она имела в виду смерть вашего сына, — предположил агент Беллами.

Люсиль кивнула головой.

— И почему же мы не можем рассказать, как он умер? — спросил Харольд.

Его голос прозвучал громче, чем ему хотелось бы. Джейкоб находился в пределах прямой видимости — возможно, и слышимости.

— Тише! — с упреком произнесла его супруга.

— Он утонул, — сказал Харольд. — Нет смысла притворяться, что он не умирал.

Старик неосознанно перешел на шепот.

— Мартин Беллами понимает, о чем я говорю, — ответила Люсиль.

Она смущенно теребила юбку на коленях и каждые несколько секунд поглядывала на Джейкоба, словно тот был свечой, оставленной на сквозняке.

— Все нормально, — с улыбкой сказал агент Беллами. — Это обычная беседа. Мне следует быть более деликатным. Давайте начнем сначала?

Он посмотрел на опросный лист.

— Когда вернувшаяся персона…

— А вы сами откуда?

— Что, сэр?

— Вы откуда родом?

Харольд, стоя у окна, смотрел на синее небо.

— У вас нью-йоркский акцент.

— Это хорошо или плохо? — спросил агент, притворяясь, что впервые слышит подобный вопрос.

На самом деле его спрашивали об акценте сотни раз с тех пор, как он был направлен в южный округ Северной Каролины.

— Это ужасно, — ответил Харольд. — Но я снисходительный человек.

— Мне не нравится такое обращение! — всплеснув руками, вмешалась Люсиль. — Пожалуйста, называйте его по имени! Он Джейкоб!

— Да, мэм, — сказал агент. — Извините. Я уже понял свою ошибку.

— Спасибо, Мартин Беллами.

Люсиль снова опустила руки на колени. Ее ладони сжались в кулаки. Она сделала несколько глубоких вздохов и усилием воли разжала свои пальцы.

— Спасибо, мистер Мартин Беллами, — повторила она.

— Когда Джейкоб оставил вас? — мягко спросил агент.

— 15 августа 1966 года, — сказал Харольд.

Он направился к двери, нервозно облизывая губы. Его руки поочередно ощупывали карманы поношенных старых штанов и переходили к сморщенным губам, не находя покоя… или сигарет.

Агент Беллами сделал запись в блокноте.

— Как это случилось?

В тот день имя Джейкоб стало заклинанием. Поисковые группы расходились во всех направлениях. Через равные промежутки времени громкий зов поднимался в воздух: «Джейкоб! Джейкоб Харгрейв!» И чуть позже другой голос выкрикивал это же имя. Так оно и передавалось по цепочке людей: «Джейкоб! Джейкоб!»

Вначале их голоса переплетались друг с другом в какофонии страха и отчаяния. Но затем, когда мальчика так и не нашли, мужчины и женщины в поисковых группах, боясь надорвать горловые связки, начали кричать по очереди. Постепенно солнце, окрасившись золотистыми тонами, опустилось к горизонту и зашло сначала за высокие деревья, а затем за низкие кусты.

Все уже едва двигались — обессилели от тревожного ожидания и от прыжков через густую куманику. Рядом с Харольдом шел Фред Грин. «Мы найдем его, — вновь и вновь повторял Фред. — Ты заметил блеск в его глазах, когда он развернул мой подарок? Там было пневматическое ружье. Ты когда-нибудь видел, чтобы он был таким возбужденным?» Фред морщился от боли. Его ноги ныли от усталости. «Мы найдем его, — заверял он Харольда. — Мы обязательно найдем его».

Затем наступила ночь. Поросший кустами и соснами ландшафт искрился от вспышек фонариков. Когда они подошли к реке, Харольд еще раз похвалил себя за то, что уговорил Люсиль остаться дома. «Джейкоб может вернуться, — сказал он жене. — Первым делом ему захочется увидеть маму». Он каким-то образом уже знал, что найдет сына ниже по течению.

Харольд шел по колено в грязи по заболоченному берегу. Он делал медленный шаг, выкрикивал имя мальчика, приостанавливался, прислушиваясь к возможному отклику, затем выдирал ногу из тины и делал новый шаг — снова и снова. Когда они, наконец, увидели мальчика, лунный свет окрашивал его тело красивым призрачным цветом — таким же серебристым, как мерцавшая вода.

— О, Господи! — прошептал Харольд.

С того момента он больше никогда не говорил подобных фраз.

* * *

Рассказывая эту историю, Харольд вдруг почувствовал бремя своих лет. Его старческий голос звучал ожесточенно и грубо. Время от времени он приподнимал морщинистую руку, чтобы пригладить несколько тонких седых прядей, все еще цеплявшихся за облысевший череп. Кожа на его руках была покрыта старческими пятнами. Костяшки пальцев распухли от не дававшего ему покоя артрита. Хворь не тревожила его так сильно, как других пожилых людей, но при плохой погоде обязательно напоминала ему, что он уже не молод. Даже теперь он иногда подергивался от острых приступов боли.