Вернувшийся к рассвету

Господи упаси! Это ведь не смешно даже, ребёнок ведь, да и у самого кое-что ещё даже для военкоматовской сырой салфетки не годится — не зацепится пока, сползёт. Но вот мой мальчик…. Он не рассуждал и не взвешивал, не считал холодно — выгодно или не выгодно. Не вспоминал об истрёпанных временем и значимых только для таких старых пердунов как я, философские сетования на тему «Всё пройдет и это тоже пройдёт». Он просто смотрел на это небесное создание и тонул в её карих глазах, любовался переливами волос цвета воронова крыла и пытался втянуть на расстоянии расширенными ноздрями облезлого носа восхитительный запах её нагретой солнцем смуглой кожи. Глупый щенок, он влюбился и я вместе с ним. И, знаете, я ничего не собирался с этим делать. Совершенно ничего. Наоборот, я укутал это чувство, эту нашу первую любовь в тысячи слоёв этой полиэтиленовой упаковочной хрени с пупырышками, спрятал ото всех и подобно скупому рыцарю, в одиночестве приоткрывал тяжелую крышку сундука и украдкой любовался своим сокровищем.

Но, очевидно, любовался я слишком откровенно и моя бережно лелеемая тайна таковой уже не являлась. Ну и наплевать. Чего мне стесняться-то? Гормоны — гормонами, но вот комплексы у меня отсутствовали — факт. Не нашлось им место в моём сознании, что не могло меня не радовать. Иначе….

Слышали сказку о страшном и коварном искусственном интеллекте? Об этом жалком создании, непременно мечтающем поработить всё человечество? Вот и представьте себе эгоистичную бездушную тварь, а другого определения и не подбирается, что имеет возможность всячески воздействовать на неокрепшие умы гнилыми идеями и людоедскими концепциями, обладает многолетним опытом манипулирования сознанием людей, разнообразными знаниями всего и вся и при полном отсутствии всех моральных ограничений и принципов, имеет кучу комплексов? Страшно становиться? Мне тоже. Частенько в зеркало наблюдаю данного монстра, но держу это чудище в клетке с толстыми прутьями и под надёжным замком. Вырывается, правда, иногда, но ненадолго. Ладно, вернёмся на землю из туманного мира воспоминаний и рассуждений и займёмся делами нашими, скорбными и грешными.

— Ладно, уговорил. После ужина собери всех наших — пойдём на эту дискотеку. И Аркашку заранее отправь в клуб — пусть проверит, что там за записи гонять хотят. Если что-то типа «Песняров» или «Весёлых ребят», то из моих записей пусть сборку сделает. Ну, а если кто из старших отрядов что-то против мяргнет, то пускай на меня ссылается.

— А вожатые если…

— А если вожатые, то пусть говорит, что с Олегом Юрьевичем всё договорено и он не возражал. Не поверят — пусть идут и спрашивают. А я ненадолго отлучусь и меня не искать!

— Ага, всё понял! Аркашке и нашимвсё скажу. А ты куда сейчас? Награждение же скоро? Кто награждать-то будет, раз ты уйдёшь? Или не дадим медали? Но как тогда без них?

Витёк озадачивается проблемой сложить пазлы разрушенной действительности в понятную ему картину и находится в состоянии полной растерянности.

— А кто у меня заместитель?

— Ну, я и чё?

— Вот ты и будешь награждать, понял?

— Ага! Я это… Я не подведу!

Приятель сияет, он счастлив и чрезвычайно доволен. Ещё бы, с важным видом надевать на склоненные перед тобой шеи кусочки размалёванного картона на ниточках, это….

«Заткнулся бы ты — а?» — я перекрываю прорыв канализации в своём сознании и тычу приятеля в плечо кулаком — давай, не подведи, мол. Разворачиваюсь и начинаю удаляться в сторону библиотеки, но этот, а еще друг называется, втыкает мне кинжал в спину:

— Димыч, а на танцы ты её приглашать будешь? А целоваться на мосте?

Я спотыкаюсь на месте, медленно оборачиваюсь и волна замораживающего холода широким валом расходиться от меня. Голос мой черств и сух как сушёный на огне песок пустыни:

— Слушай, Брут — ещё один вопрос и ты…. — нет, это выражение он не поймёт- прибью, короче и скажу, что так и было. Понял?!

— Ага. Понял.

Удовлетворённый севшим голосом и напуганным видом Витька, я разворачиваюсь обратно, но в спину вновь слышится:

— Димыч, а Брут это кто такой? Летчик?

Вот ведь гад! Ну, ничем не пробивается, как лобовая броня у вермахтовской вундервафли «Маус».

— Ну, а потом они пошли обратно за кусты, на лавки, сигареты курить.

— Значит, говоришь, они очень долго крутились у директорского кабинета, в окна заглядывали и не в свои корпуса заходили? Выносили что-то оттуда, из корпусов?

— Ну, так я тебе уже ведь говорил….Чё снова-то повторять?

Я резко подтягиваю своего недобровольного агента за воротник рубашки к себе и пристально смотрю ему в глаза. Недолго смотрю. Для этого червяка хватает пары секунд, вот и стёкла очков у него уже запотели.

— Я вам говорил, неуважаемый мной Сергей, что тыканья я от вас не потерплю, говно ты ушастое?

Быстрый и испуганный кивок головой. Собеседник намного выше меня и его жест выглядит клевком облезлой цапли. Я удовлетворённо повторяю:

— Говорил. Но, более чем очевидно, очень тихо и неразборчиво.