Верный меч (ЛП)

Он сказал нечто подобное тем вечером, когда я принес ему свою клятву. Действительно, я вспомнил, как поразила меня его честность, его смиренное понимание, что его жизнь связана с судьбой города: если Эофервик падет под ударами англичан, то и он тоже. Но я не понимал, как это связано с нашим делом.

Похоже, я был не одинок.

— О чем вы говорите, милорд? — спросил Уэйс.

— Я единственный знал правду, — сказал Мале. — Если бы меня убили, никто больше не знал бы о месте упокоения Гарольда. — Он глубоко вздохнул, в его голосе слышалась грусть. — Я служил тому, что считал правым делом. Эдгита всегда видела во мне врага, предавшего ее мужа и нашу дружбу. Я подумал, что своим письмом смогу хоть частично искупить боль, которую причинил ей.

— И все же я не понимаю, — сказал я.

Не в первый раз, кстати. Надо же было так все запутать.

— Она всего лишь хотела должным образом оплакать мужа, — продолжал он. — Я потерял счет письмам, в которых она требовала сообщить ей место его захоронения, и столько же раз я отвечал ей, что не знаю. Но когда я услышал, что английская армия выступила к Эофервику, я понял, что другой возможности у меня уже не будет. Бремя на моей совести было слишком велико, чтобы нести его в могилу. — Он перевел взгляд с деревянных половиц на нас. — Именно поэтому я должен был сказать ей.

— Сказать ей что? — спросил я.

Его объяснение не имело смысла.

Мале уставился на меня, как на помешанного.

— Где лежит тело Гарольда, конечно.

Я взглянул на Эдо и Уэйса, а они на меня, и я увидел, что они думают то же самое. Где я ошибся? Я вспомнил письмо Мале к Эдгите: два простых слова. «Tutusest» гласил пергамент в моих руках, когда я провел пальцем по короткой строчке. Там не было никаких указаний на место упокоения Гарольда, если, конечно, эти слова не имели другого, скрытого от меня смысла.

— Но вы написали, что оно в безопасности, не более того, — сказал Эдо.

Глаза Мале сузились.

— О чем ты говоришь?

— Я видел письмо, милорд, — сказал я. — Tutusest. Ничего больше в свитке не было.

— Но я этого не писал.

Виконт теперь стоял лицом к нам, его щеки порозовели, он переводил растерянный взгляд с меня на Эдо и Уэйса.

— Я видел это письмо. — Моя кровь еще не остыла после сражения, но я старался не показывать раздражения. — На нем была ваша печать, милорд.

— Я ни писал этих слов, — настаивал Мале. — Их не было в моем послании.

— Но если их написали не вы, то кто же? — спросил Уэйс.

Похоже, кроме меня и Эдгиты, был только один человек, который мог прочитать тот свиток. Действительно, я вспомнил его гнев, когда я проговорился, что прочитал его. Он не взбесился бы так, если сам не сунул в него нос. Если бы он не был тем человеком, который написал эти слова. Меня пронзила дрожь.

— Это был Гилфорд, — сказал я.

— Священник? — Зачем-то уточнил Эдо.

— Должно быть, это он изменил письмо.

Это было не трудно: нужно было всего лишь соскрести ножом засохшие чернила, и если сделать это аккуратно, то пергамент можно было использовать заново. В детстве я видел, как брат Реймонд чистил пергаменты в скрипториуме. Сложнее было подделать почерк Мале, чтобы обмануть Эдгиту, и все же я не сомневался, что капеллан может проделать и это, ибо никто не мог знать почерк виконта так же хорошо, как он.

— Нет, — сказал Мале, качая головой. — Это невозможно. Я знаю Гилфорда. Он много лет служил мне и моей семье верой и правдой. Он никогда бы не поступил так со мной.

— Больше некому, милорд, — сказал я.

Я чувствовал себя почти виноватым перед ним, указав, что тот, кому он доверял так долго, возможно, обманул его. Но я знал, что на этот раз я не ошибаюсь.

Мале отвернулся от нас к очагу, сжав кулаки так крепко, что костяшки пальцев побелели. Я не видел, чтобы он выходил из себя раньше, но сейчас он выругался, потом снова и снова и снова, и наконец закрыл лицо ладонями.

— Вы понимаете, что это значит? — Сказал он. — Это значит, что он знает. Гилфорд знает, где лежит тело Гарольда.

— Но что он может сделать с ним? — спросил Уэйс.

— Это зависит от того, что он собирается делать вообще, — ответил Мале. — Я уверен, он действует с какой-то определенной целью.

Тишина заполнила комнату. Я вспомнил ту ночь, когда мы ворвались к Гилфорду, и теперь лихорадочно выкапывал из памяти, что он тогда говорил нам. У него могла быть только одна причина.

— Он хочет использовать Гарольда, как реликвию, — сказал он. — Чтобы спрятать его в другом месте и сделать его святым, английским мучеником.

— И чтобы начать новое восстание, — голос Мале был чуть громче шепота.

Он смотрел на меня, словно не веря, что это может оказаться правдой. Но я не находил другого объяснения.

— Как давно вы покинули Лондон? — спросил Мале.

Я подсчитал в уме. За четыре дня мы догнали королевскую армию, еще шесть дней шли маршем до Эофервика.

— Десять дней, — ответил я.

— За эти десять дней он уже мог осуществить свой план. — Мале говорил тихо, его лицо пылало, глаза блестели. — Если вы правы, и Гилфорд преуспеет, семья Мале рухнет. Его надо остановить.