Верный меч (ЛП)

Он достал из-под плаща маленький хлебец и разломил его надвое — несколько сухих крошек упало на деревянный настил — затем предложил мне половину. Я с благодарностью принял ее и откусил, ощущая на зубах грубые примеси. Песчинка царапала десны, я языком передвинул ее вперед, чтобы вынуть и стряхнуть за борт.

— Как долго ты служишь ему? — спросил я.

— Много лет, — Гилфорд наморщил лоб. — Тринадцать или четырнадцать, или даже больше, я давно потерял счет. С тех пор, как он впервые приехал из Нормандии.

— Хочешь сказать, что он жил в Англии до вторжения?

Конечно, я помнил, как Уэйс рассказывал об английской матери Мале, но я так же знал, что он дрался при Гастингсе, и потому решил, что лорд Гийом прибыл в Англию вместе с нами.

Гилфорд набил полный рот и жевал, кивая.

Меня весь день мучил один вопрос, сейчас было самое подходящее время, чтобы задать его. Я понизил голос:

— Что имел ввиду Эдгар, когда сказал, что Мале раньше был другом Гарольда Годвинсона? — Капеллан побледнел и оглянулся. — Так это правда? — спросил я, нахмурившись. — Он знал узурпатора?

Мале был достаточно осторожен, чтобы хранить это втайне. Хотя и сейчас находилось люди и среди англичан и среди норманнов, которые с готовностью признавали, что были близки с человеком, укравшим корону. И, не смотря на это, они были в милости у короля.

— Да, знал его, — сказал Гилфорд серьезно. — Уже в то время, когда я поступил на службу к виконту, они хорошо знали друг друга. Они часто охотились вместе; я помню, однажды летом он даже сопровождал Гарольда в паломничество в Рим. — Он замолчал, лицо снова приняло обеспокоенное выражение. — Но их дружба подошла к концу три года назад. Много лет Мале ездил туда и обратно из Гравилля в свои английские поместья. Но когда король Эдуард умер, а Гарольд принял корону, он вернулся в Нормандию, чтобы присоединиться ко вторжению.

Я задавался вопросом, почему два таких близких друга так быстро стали врагами?

— Почему Мале отошел от Гарольда?

— Признаюсь, было много случаев, когда я не мог понять ход мыслей моего господина, — сказал капеллан. — И это один из них. Наверняка он был против захвата Гарольдом короны, потому что считал его поступок вероломным и беззаконным. Ведь все это произошло после того, как Гарольд поклялся быть верным вассалом герцога Гийома. Но еще раньше их дружба пошла на убыль. Я помню, они много раз встречались в те годы, и каждый раз я замечал рост разочарования или даже обиды в манерах моего господина. Я до сих пор не знаю, что же произошло между ними, что вызвало такую неприязнь.

— Ты поехал с ним, когда он вернулся?

— В Нормандию? — спросил Гилфорд, словно мой вопрос был полным абсуродм, и меня поразил его тон. — Нет, я остался помогать в управлении его имениями на этой стороне моря.

— Значит, узурпатор не конфисковал их?

— Нет, — сказал капеллан. — Думаю, даже тогда Гарольд надеялся, что они смогут договориться, но для моего господина было слишком поздно. Казалось, в его голосе прозвучало сожаление. — Дружба была разрушена и не могла быть восстановлена.

Я молчал. Гарольд был обманщик, клятвопреступник и христопродавец; у него не было прав на трон Англии. Но даже тогда я не мог не думать: как трудно, должно быть, было Мале отвергнуть столько лет дружбы.

— Он хороший господин, — сказал Гилфорд, оглядываясь на корму, и мне показалось, что он вспоминает Эофервик, оставшийся далеко позади.

С носовой палубы донесся громкий стон; Эдо обхватил голову руками, все остальные смеялись.

Уэйс положил руки на груду камешков, лежавших в центре круга, и потащил их к себе.

— Лучше порадуйся, что мы играем не на серебро, — сказал он, сочувственно похлопав Эдо по плечу.

Женщины на мгновение повернули головы, а затем снова отвернулись к реке. Я немного поговорил с ними днем, заботясь, чтобы у них было достаточно плащей и одеял, чтобы не мерзнуть. Два раза я приносил им еду и вино, хотя они не казались голодными.

Я повернулся к Гилфорду.

— Мятежники не возьмут Эофервик, — сказал я.

Я пытался говорить уверенно, хотя в душе не чувствовал убежденности — не из-за армии под стенами города, а из-за горожан в его пределах. Я не сомневался в способностях Мале, но я не верил, что семисот человек достаточно, чтобы защитить город от внешних и внутренних врагов.

— Мятеж, это только начало, — ответил Гилфорд. — Даже если их и отгонят, летом к нам явятся датчане, и только Бог ведает, что будет потом.

— Если датчане вообще явятся, — заметил я.

— Они придут, — сказал священник.

Он встретился со мной взглядом, и я увидел, каким постаревшим он выглядит, какие у него усталые глаза. Это не была усталость долгого дня, казалось, она коренится у него глубоко в душе.

— Помолись со мной, Танкред, — сказал он.

Он опустился на колени на доски палубы, сложил ладони вместе и закрыл глаза. Я сделал то же самое, и когда он нараспев произнес первые слова Pater Noster[13], я присоединился к нему, произнося формулу, за многие годы ставшую частью меня самого: PaterNoster, quiesincaelis, sanctificeturnomentuum…