Верный меч (ЛП)

— Разозлил? — Я захлебнулся смехом. — Да я его даже не видел. — Вот это было чистой правдой. — Я заметил его нож у горла раньше, чем его самого.

На галерею вышел Гилфорд, и я замолчал. Я резко встал с табурета, так резко, что даже закружилась голова. Ноги казались мягкими и безвольными, и мне пришлось опереться рукой на один из деревянных столбов, чтобы не упасть.

Капеллан был все в той же куртке и клетчатых штанах, в которых он уехал из Эофервика, его волосы были распущены и местами спутались.

— В чем дело? — Он посмотрел на меня и остановился, должно быть, заметив мою щеку; на его лице появилась озабоченность. — Ты ранен, — сказал он.

— На меня напали, — категорично заявил я. — Сегодня ночью у церкви Святого Эдмунда.

Я внимательно наблюдал за ним, надеясь, что его лицо даст мне ответ, но оно выражало только сочувствие.

— Кто напал?

Я не ответил, все еще пытаясь определить, может ли он что-то скрывать от меня, но ничего не нашел.

— Какой-то рыцарь, — Эдо решил ответить за меня.

Глаза капеллана широко раскрылись.

— Это правда?

— Я так и сказал, не правда ли? — Подтвердил я.

— Ты знаешь, кто это был? Как его имя?

Я все еще смотрел ему в лицо. Или он умел контролировать себя лучше, чем большинство людей, или это действительно был не он.

— Нет, — в конце концов сказал я.

— Как это случилось?

Вернулся Осрик с деревянным блюдом в одной руке и маленьким котелком в другой. Котелок он сразу подвесил над огнем, а блюдо с хлебом и мясом поставил около меня; мой желудок с готовностью издал глухое бурчание, но я проигнорировал его.

— Не важно, как случилось, — сказал я.

Щеку опять дернула боль, и я приложил руку к порезу.

— Все еще кровоточит? — спросил Гилфорд, подходя ближе.

— Ничего страшного, — ответил я, отходя от столба и садясь на табурет. — Почти нет.

Если я видел не Гилфорда, то кто же это был. И кто нанял тех людей?

— Порез выглядит глубоким. Дай мне посмотреть.

Он присел на корточки рядом со мной, вытащил из рукава лоскут ткани и осторожно приложил к моей щеке.

— Ничего серьезного! — Повторил я, резко отворачиваясь от него к очагу.

Гилфорд отшатнулся, по его растерянном взгляду я понимал, что это не мог быть он. Гнев неожиданно вспыхнул во мне, и я почувствовал себя дураком. Я собирался обвинить в заговоре священника, человека Бога и Церкви, который всего три недели назад вылечил меня от лихорадки. Того самого священника, который был капелланом и исповедником человека, являвшегося сейчас моим лордом.

В зале стало тихо, только булькала похлебка над огнем и потрескивали поленья в очаге. Я чувствовал на себе недоуменные взгляды и спрашивал себя, что они сейчас думают.

— Ничего страшного, — повторил я на этот раз более спокойно. Я плотнее уселся на табурет, оторвал корочку хлеба и обмакнул ее в котелок. — Просто мне нужно поесть, а потом отдохнуть. У нас впереди еще одна поездка. Еще несколько дней пути.

Я откусил хлеб. Густой и наваристый бульон из соленой рыбы, не слишком вкусный, но вполне съедобный. Он был горячим, и это было главное, хотя, возможно, это вспышка гнева помогла мне согреться, потому что я обнаружил, что перестал дрожать. Я налил немного в деревянную миску, заботливо поданную Осриком, и поднес ее к губам, медленно потягивая варево.

— Мы должны сразу же отправить сообщение городскому риву[14], — сказал Вигод. — Мы могли бы подать заявление в суд.

— На каком основании? — Ответил капеллан. — У нас нет никакой раны, если не считать царапины на щеке.

— Нарушение мира короля, — предложил Уэйс. — Этого не достаточно?

— Это не принесет нам ничего хорошего, — сказал Гилфорд. — Без имени виновного мы ничего не добьемся.

Управляющий вздохнул.

— Ты прав. И ждать суда в Лондоне придется не меньше двух недель.

— К этому времени мы должны будем идти на север с армией короля, — согласился я, побежденный.

Я ни на волос не приблизился к догадке, кем были те люди, и не видел способа найти их.

— Я схожу утром к риву, — сказал Вигод, очевидно, почувствовав мое разочарование. — По крайней мере, попытаться стоит.

Вскоре зал начал пустеть, один за другим рыцари отступали на свои постели, пока я не остался единственным бодрствующим перед очагом. Я еще некоторое время сидел перед огнем, выгоняя из тела остатки холода. Слуги принесли еще дров из поленницы во дворе, и я постепенно подкладывал их в гудящее пламя, пока окончательно не просох и не прогрелся. В конце концов, я оставил огонь гореть, как ему хочется, и лег на спину, глядя на балки и доски потолка. Тело болело, мышцы требовали отдыха, но разум бодрствовал, когда я коснулся креста на шее. Я ясно видел перед глазами весь бой: каждый удар клинка, каждый выпад и толчок. Именно тогда я вспомнил, что оставил свой меч у церкви. Я не собирался идти за ним прямо сейчас, это могло подождать до утра.

Когда мы прибыли в Лондон, у меня ненадолго появилось ощущение, словно я возвращаюсь домой. Однако, теперь я ничего не хотел так сильно, как убраться отсюда поскорее.