Верный меч (ЛП)

— Это было больше, чем глупость, — сказал я. — Вы вели себя безрассудно. Но теперь мы здесь, и это главное.

Над головой заскрипели доски, приглушенные шаги звучали в комнате наверху. Наверное, капеллан все никак не может успокоиться, подумал я. Я снова посмотрел на монахиню, наши глаза встретились, и она, быстро повернувшись, опрокинула табурет. Тот с грохотом упал на пол.

— Почему она все еще здесь? — спросил Уэйс, когда монахиня наклонилась, чтобы поднять ее.

— Можешь не беспокоиться, — ответил Радульф. — Она не поняла ни слова из того, что мы сказали.

— Мы этого не знаем, — возразил Уэйс, подходя к женщине. — Настоятельница говорит по-французски очень хорошо. В монастырях они учатся разным языкам.

Монахиня стояла, вызывающе глядя на него, хотя и была головы на полторы короче. Понимала она нас или нет, но сейчас она явно знала, что мы говорим о ней.

— Может быть, нам стоит поговорить в другом месте, — предложил Филипп.

— Пожалуй, — согласился я. — Хотя мы не сказали ничего, что ей и так известно.

Она уже знала, что мы доставили сообщение для леди Эдгиты. И если она жила здесь, то, скорее всего, должна была знать о родстве этой дамы с узурпатором.

— И все же почему она здесь? — спросил Эдо.

— Таков обычай, — сказал я. — В монастыре один из братьев или сестер назначается оставаться с гостями и наблюдать за ними. Она здесь, чтобы заботиться о нас, и ради нашей безопасности.

Уэйс приподнял бровь над здоровым глазом.

— Она? — переспросил он, и ухмылка расползлась по его лицу.

Он повернулся к монахине, которая оставалась стоять на месте и смотрела на нас так бдительно, что даже перестала мигать.

— Во всяком случае, так было принято там, где я вырос, — сказал я, пожимая плечами.

— Что ты имеешь ввиду? — Удивился Радульф. — Откуда ты так много знаешь?

— Оттуда. До того, как стать рыцарем, я воспитывался в монастыре.

Он издал странный звук, что-то среднее между фырканьем и икотой.

— Ты был монахом?

— Только послушников, — резко ответил я, глядя на него. — Меня отдали церкви в семь лет. Я сбежал, когда мне было тринадцать, почти четырнадцать. Я не принимал монашества.

Уэйс отступил от монахини, хотя по-прежнему не сводил с нее глаз.

— Оставь ее в покое, Уэйс, — сказал Эдо, улыбаясь и зевая одновременно. — Что она может сделать? Это просто старая женщина.

Теперь, когда Уйэс не нависал над ней, Бургинда решила заняться огнем. Рядом с очагом стояла почерневшая от сажи корзина, заполненная палками и поленьями, которые она начала устанавливать шалашиком.

Я представил себе обжаренное на огне мясо, и мой живот одобрительно заурчал. Вечерня в скором времени должна была подойти к концу; я надеялся, что монахини не будут затягивать с доставкой еды. Покидая утром таверну, мы купили у трактирщика свежих хлеб и колбасу, но они до сих пор оставались в наших седельных сумках, которые мы вместе с лошадьми оставили на конюшне.

— Спроси ее, когда нам доставят наши вещи, — попросил я Эдо.

Он на мгновение замер, вероятно, вспоминая нужные слова, потом присел рядом с круглой монахиней, которая зажгла от фонаря маленькую ветку и пыталась теперь развести костер. Когда он говорил, она не смотрела на него, полностью занятая очагом, но пробормотала что-то в ответ.

Эдо поднялся.

— Она говорит, их принесут сразу после вечерней службы.

Так что, моему желудку пришлось подождать, но, как выяснилось, совсем недолго, потому что вскоре прибыла настоятельница. Она явилась с четырьмя монахинями, которые, как и обещала Бургинда, принесли наши мешки, а так же хлеб и кувшины воды — это было все, что они могли предложить в этот час. Ну, что ж, праздника в честь нашего прибытия устраивать не стали, но тем не менее, нас приветствовали. Гилфорд присоединился к нам за ужином, но не произнес ни слова, кроме короткой молитвы перед едой. К нему присоединились настоятельница и сестры, которые тихо сидели с нами за длинным столом. Они, вероятно, приняли пищу перед вечерней, и не должны были прикасаться к еде до следующего утра. Я всеми силами старался уклониться от взгляда настоятельницы, но она продолжала спокойно смотреть на меня, и я заметил проблеск тепла в ее глазах.

Наконец они ушли, а Гилфорд поднялся к себе наверх. С нами осталась одна Бургинда, весь вечер старавшаяся держаться незаметно. Она простояла на коленях у очага с закрытыми в молитве глазами, пока мы уничтожали наши собственные припасы, выложив их на середину дубового стола. Я не знал, распространяется ли на гостей запрет на азартные игры, безусловно, принятый среди сестер, но пожилая монахиня не сделала ничего, чтобы остановить нас, так что мы сыграли несколько партий в кости. Потом Эдо достал флейту и насвистел несколько коротких отрывков, пытаясь вспомнить давно забытую мелодию, он спотыкался на одних и тех же нотах, пока мы не уговорили его сыграть что-нибудь старенькое, чтобы можно было хотя бы спеть всем вместе.