Читаем Верный Руслан. Три минуты молчания полностью

Она мне не ответила. А важно было – как женщина повернула голову. Ничего важнее на свете не было. Как она повернула голову и вынула колючие серёжки, положила на столик; как вскинула руки и посыпались шпильки, а она на них и не взглянула на них, и весь узел распался у неё по плечам; как она смотрела на иллюминатор и улыбалась – наверно, что-то ещё там видела, кроме голубой воды, – как завернула руку за спину, а другой наклонила ночник, и как быстро сбросила с себя всё на пол и переступила…

<p>6</p>

– Понравилась я тебе? Скажи…

Она ко мне прильнула, вытянулась, положила голову мне на плечо.

– Ты же знаешь.

– Но услышать-то – хочется! Сильно понравилась?

– Да.

– Ну вот, – она вздохнула. – Ты выпил, и Клавку ещё получил, теперь тебе хорошо. Я знаю. За это мне всё простится.

Всё хорошо было, только вот плечо у меня дрожало. Намахался я с этими шотландцами треклятыми, чёрт бы их драл.

– Болит всё? Какая ж я дура, с этой стороны легла. Надо бы с той. Нехорошо я устроилась?

– Ничего, так лучше… Клавка, за что тебя прокляли?

– Кто?

– Родители. Ты говорила тогда.

– Ну вот… Зачем ты сейчас про это?

– Скажи.

Она помолчала.

– Да я такая шалава была, теперь вспомнить страшно… Ну, я уж помирилась с ними. Это ты потому спросил, что я сказала: «Мне всё простится»? Что ты ещё хочешь про меня спросить?

– Про себя хочу. Когда же я тебе понравился?

Она ответила удивлённо:

– Сразу! Ты разве не понял, что сразу? Как я только тебя увидела. Ты там сидел в углу с бичами, с каким-то ещё торгашом, а я к тебе через всю залу шла и на тебя только и смотрела. Ты хороший сидел в курточке! Щедрый, и всё тебе нипочём, лицо такое светлое!

– Неправда, я злой был как чёрт.

– Ну, ведь с пропащими сидел. Их же никто за людей не считает, Вовчика этого с Аскольдом. Всё только и бегают они ко мне: то – «Клавка, покорми в долг», то – «Клавка, похмели, завтра в море идём, с аванса разочтёмся». Про меня уже чего только не думают, а я их просто жалею. С ними-то будешь злой!.. А плохо, что ты меня не заметил. Я перед тобой и со скатёрки чистой смела, и уж так, и так… А сказал бы ты мне тогда: «Поедем со мной, Клавка», – тут же бы поехала, куда хочешь. Скинула б только передник.

Она смотрела на иллюминатор, улыбалась, глаза у неё блестели влажно. Я спросил:

– А дальше что было?

– Дальше-то?.. Может, не нужно?

– Теперь уже – всё нужно.

– А дальше – ты меня перед этими пропащими позорил. Пригласил, за ушком поцеловал… Я-то – разоделась, марафет навела, в большом порядке пришла девочка! А ты, оказывается, специалистку свою ждал – ни по рыбе, ни по мясу… ты уж прости. А потом ещё на Абрам-мыс ездил. Видела я уже – и ту, и другую, – да разве они меня лучше? Да никогда! И уж после того, как они тебе не отпустили, ни та, ни другая, ты ко мне являешься: «Клавочка, без тебя жить не могу!»

– Пьян же я был!

– Да уж хорош. Как собака. Я так и поняла: ты – это уже не ты. Мне даже как-то и не жалко было, когда они тебя побили. Не убьют же, думаю, таких не убивают… Я уже потом спохватилась, как узнала от них, что ты в море ушёл – из-за этих денег. Я-то думала – проспишься, придёшь за ними, и мы тогда поговорим хоть по-человечески. Ведь мы ж не говорили! Так я себя проклинала…

– Себя-то за что?

– Ну… наверно, любил же ты эту… специалистку. Не всё так просто было. Я тоже нехорошо про неё говорю. Любил, да?

– Теперь не знаю.

– Это ты так не говори! Это ты и про меня когда-нибудь скажешь: «Не помню, хорошо ли мне было с Клавкой».

Я её обнял.

– Не скажешь ты этого, – она засмеялась. – Ни за что не скажешь!

Я её обнял сильнее.

– Подожди… Ну, подожди же, никуда я не денусь. И устал же ты…

Так сильно она меня обнимала – и уже не помнила про моё плечо, и себя не помнила. Как будто жизнью со мною делилась.

– Хорошие мы, – она сказала. – Хорошие друг для друга.

А потом:

– Ну, это ведь и не чудо, нам же не по шестнадцать. Нет, всё-таки чудо.

И снова лежала – головой на моём плече, с закрытыми глазами, с полуоткрытым ртом. И так славно укачивало нас волною, когда она наплескивалась на стекло.

Кто-то к нам постучался тихонько. Вот уж действительно – как с другой планеты.

– Ох… – Клавка замотала головой и выругалась сквозь зубы. – Ну что поделаешь, открою.

– Ты что!

– Да это же Валечка. Твои постирушки принесла. Ну, какой ты у меня ещё мальчик! Думаешь, она без романов тут живёт? Не-ет, Валечка у нас не такая!

Она приоткрыла дверь. Валечка оттуда спросила:

– Всё хорошо? – И засмеялась.

Клавка ей ответила чуть хрипло:

– Лучше не бывает. Спасибо тебе, Валечка.

– Да уж, если на банкет не пошли…

– Ох, какой уж тут банкет! Свой у нас банкет. Спасибо тебе большое.

Клавка уже не вернулась ко мне, стала одеваться, подобрала всё с полу. Я спросил:

– Она тоже из-за меня не пошла?

– Ну что ты. Не всё из-за тебя. Двое у неё тут встретились, в одном рейсе. Один бывший, другой теперешний. Гляди ещё – там передерутся, на банкете. Лучше от беды подальше.

– Не растреплет она?

Перейти на страницу:

Похожие книги

О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза
Время, вперед!
Время, вперед!

Слова Маяковского «Время, вперед!» лучше любых политических лозунгов характеризуют атмосферу, в которой возникала советская культурная политика. Настоящее издание стремится заявить особую предметную и методологическую перспективу изучения советской культурной истории. Советское общество рассматривается как пространство радикального проектирования и экспериментирования в области культурной политики, которая была отнюдь не однородна, часто разнонаправленна, а иногда – хаотична и противоречива. Это уникальный исторический пример государственной управленческой интервенции в область культуры.Авторы попытались оценить социальную жизнеспособность институтов, сформировавшихся в нашем обществе как благодаря, так и вопреки советской культурной политике, равно как и последствия слома и упадка некоторых из них.Книга адресована широкому кругу читателей – культурологам, социологам, политологам, историкам и всем интересующимся советской историей и советской культурой.

Валентин Петрович Катаев , Коллектив авторов

Культурология / Советская классическая проза