Версаль. Мечта короля

Роган напомнил себе, зачем он здесь, и прошел к стене, возле которой сидели бывшие солдаты его величества.

– Господин де Роган, я бы не советовала подходить к ним близко, – сказала Клодина.

– Почему? – удивился Роган.

– Воздух здесь наполнен болезнетворными испарениями. Поберегитесь.

– Я воевал вместе с этими людьми. Они – мои товарищи по оружию, – сказал Роган. – И воздух на поле боя был насыщен кое-чем похуже испарений. Так что я рискну.

Он остановился возле молодого солдата, которого мучила лихорадка. Больной то и дело отирал со лба испарину.

– Если не ошибаюсь, ты – барабанщик Бребан, – сказал Роган. – Мы с тобою брали город Рошфор.

Солдат устремил на него воспаленные глаза, узнал и улыбнулся:

– Никак господин Роган?

– Да. Тебе очень плохо?

Солдат кивнул.

– Вся Франция сочувствует твоим страданиям.

– А король? – спросил солдат, перестав улыбаться.

– И король тоже.

Прежде чем парень успел сказать еще что-то, Роган остановился возле второго, а потом и возле третьего раненого, и каждого он ободрял, каждого старался убедить в том, что король испытывает к ним сострадание.

Салон Войны временно превратился в архитектурную мастерскую. На столе были разложены большие листы бумаги, и сейчас Людовик внимательно рассматривал представленные эскизы. Тщательно продуманные, они свидетельствовали о несомненном таланте их создателя. Королю они понравились. Молодой архитектор Либераль Брюан стоял рядом, готовый дать пояснения по каждой детали.

Дверь распахнулась, и, нарушая этикет, запрещавший входить без доклада, в Салон Войны вошел Роган. На лице играла улыбка.

– Приветствую вас, ваше величество. У меня хорошие новости.

– Говори, – велел король.

– Я навестил пострадавших. Не со всеми, но со многими поговорил. Невзирая на их хвори и страдания, их любовь и преданность вашему величеству не уменьшились. Вскоре они сами устанут от своего дурацкого спектакля с прекращением работы. Сохраняйте твердость, не идите на компромисс, и победа будет за вами.

– Рад слышать, – лаконично ответил Людовик.

– Что ни день, то новое здание? – спросил Роган, заметив эскизы.

Любопытство потянуло Рогана к столу, однако Людовик преградил ему путь. «Это, дружок, пока не для твоих глаз», – мысленно произнес король.

– Государственные дела, – сказал он вслух.

Недовольство, промелькнувшее на лице Рогана, быстро сменилось улыбкой, уже не столь радостной. Молча поклонившись, он вышел.

Людовик вернулся к эскизам Брюана.

– Ваше величество, внутренний двор я бы расположил здесь, а церковь – вот там, – сказал архитектор.

– При всем уважении к вашему таланту, я поменяю их местами, – ответил король.

Брюан наклонил голову, всмотрелся в свой эскиз, затем кивнул:

– Прекрасная мысль, ваше величество.

Обсуждение продолжалось. Кое с чем молодой архитектор внутренне не соглашался, это противоречило его представлениям о зодчестве. Но при своих весьма независимых взглядах, Брюан хорошо понимал: будет так, как пожелает король. Или же Людовик найдет себе другого архитектора.

– Ваше величество, к вам господин Маршаль, – доложил дежурный гвардеец.

Под мышкой у вошедшего Фабьена тоже был лист бумаги, свернутый в трубочку. Хмурое лицо главы королевской полиции подсказывало, что он явился с дурными вестями.

– Ваше величество, вот что мои люди нашли в городе.

Людовик развернул бумагу. Брюан скосил глаза и сумел прочитать крупную надпись: «СРАЖАЙТЕСЬ ЗА СПРАВЕДЛИВОСТЬ И ПРОТИВ ТИРАНА ЛЮДОВИКА!»

Король молча швырнул воззвание на пол и вновь повернулся к столу с эскизами:

– Так вот, Брюан, число колонн в этом месте…

Фабьен смешался. Он предполагал увидеть всплеск королевской ярости, но никак не безразличие.

– Ваше величество, о недовольстве строителей знают не только в Версале. Некто Ле-Рур взял на себя роль их глашатая. Он разъезжает по городам и деревням, собирает таких же недовольных и произносит возмутительные речи, призывая к мятежу. Прикажете вмешаться?

– Нет. Пока рано.

Людовик махнул рукой, давая понять, что разговор окончен. Фабьену оставалось лишь молча недоумевать и молча переживать свои опасения.

Горестные рыдания дочери злили Беатрису и повергали в отчаяние.

– Ну что ты хочешь от меня услышать? – допытывалась она. – Чтобы я тебе сказала: «Не плачь, доченька. Все кончится благополучно, как в сказке»?

– Я даже не знаю, кто я на самом деле! – всхлипывала Софи.

– Ты родилась двадцать один год назад. Я любила тебя, заботилась о тебе и как могла уберегала от всех опасностей.

– Где я родилась? В По?

– Нет. В Ла-Рошели, – неохотно ответила Беатриса.

– А кто был мой отец? Дворянин?

– Он был добрым человеком. Художником. Его погубили репрессии, чинимые королевской властью.

Софи подняла на мать красные от слез глаза. Лицо девушки превратилось в уродливую маску.

– Чем мой отец не угодил королю?

– Своим положением.

– Он что, был преступником? Предателем?

– Хуже. Твой отец был протестантом.

В комнате установилась та мучительная тишина, которая жестоко ранит душу и которую не исцелить никаким бальзамом утешительных слов. Взгляд Беатрисы упал на новую вазу с цветами, украшавшую комод.