Версальский утопленник

Сняв фрак и треуголку, Николя шел, разглядывая любимый город, неожиданно представший перед ним в неведомом прежде свете. На какой-то миг ему показалось, что он стал добычей очередного болезненного кошмара, одного из тех, что нередко являлись ему по ночам. Хлопанье кнута и глухой шум колес вернули его к действительности. Среди бессодержательных размышлений неожиданно промелькнули несколько очевидных фактов. Инспектор Ренар пребывал под подозрением, однако конкретных улик, кроме догадок и предчувствий, против него не было. Зачем ему устранять Ламора? А если Ламора надо было устранить, почему не сделать это в Париже? Зачем ставить настоящий спектакль в Версале, да еще на берегах Большого Канала? Тоненькая, но, без сомнения, основная нить связывала факты одни с другими. Иначе говоря, Ренара, Ламора, Шартра и таинственного Горация, коего только предстояло отыскать. Да, еще тот, кто предложил Симону стать почтовым ящиком, также каким-то образом связан с главными действующими лицами его расследования. А где-то там, позади, в арьергарде, английский шпион. И множество обрывков текстов, понять которые никак невозможно: бумага Симона, бумага Ламора, череда двусмысленностей, возможно, являющихся шифром, партитура на имя Ренара, в которую, скорее всего, заворачивали исчезнувшее послание. А намек на церемонии возле чана, сделанный в Бресте герцогом Шартрским? Он почувствовал, что надо как можно скорее встретиться с доктором Месмером, дабы понять, какая связь существует между магнетизером и герцогом Шартрским.

Когда он наконец вошел в прохладный полумрак таверны на площади Шевалье дю Ге, Ретиф ждал его в компании кувшинчика вина. Николя заказал большую кружку холодного сидра и принялся разглядывать собеседника. Совершенно очевидно, что этот вызов беспокоил Ретифа.

— Мой дорогой Ретиф, как видите, в связи с проводимым мною расследованием, коему вы уже немало поспособствовали, и о чем мы, положительно, не забудем, мне приходится вновь обращаться к вам. Мне надо отыскать того субъекта, которого Ренар снял в Воксхолле и привел к себе домой.

— Вам нужен этот белый дрозд? Нет ничего проще.

— У него наверняка есть свои привычки и своя территория для охоты.

— Если вы только за этим меня пригласили, считайте, добыча уже у вас в кармане. Как только вцеплюсь ему в хвост, сразу отправлю к вам посыльного.

— Отлично, вы даже не представляете себе, как я доволен вашим усердием. Отыщите мне его, и как можно скорее. Да, и вот еще.

Филин заерзал на стуле и неожиданно залпом опустошил свой стакан.

— А, так вас еще что-то интересует?

— Вы знакомы с неким господином по имени Пиданса де Меробер?

На лице Ретифа отразилась сложная гамма чувств, быстро сменившаяся сумрачным унынием.

— А почему бы мне и не быть с ним знакомым?

— Отвечайте на мой вопрос.

— Я слышал о нем, как и все.

— О, вы — не все.

— А что я еще должен сказать?

— Вы это знаете лучше, чем я. Неужели вы считаете полицейских такими тупицами? Не забывайте, дражайший Ретиф, вам платят еще и за то, чтобы вы ценили нашу полицию.

И он принялся внимательно листать чистые листы своей записной книжечки.

— Что вы хотите этим сказать?

— Что у меня здесь собраны все сведения, точные и обстоятельные, касающиеся весьма тесных отношений между вами и королевским цензором.

— Возможно, я и встречался с ним по поводу своих сочинений.

— Вот, мы уже выбрались на торную дорогу, осталось только избежать ненужных ухабов. Что вы можете мне о нем сказать?

— Он очень образован.

— Иначе он вряд ли смог бы исполнять свою должность. Еще.

— Больше ничего.

— Ах, Ретиф, Ретиф, господин де ла Бретон… Старый приятель! В вашем положении я бы постарался как можно полнее удовлетворить мое любопытство во всем, что касается тщательно скрываемых мерзостей, осуждаемых цензурой как церковной, так и светской.

— Я не могу выдумывать факты даже ради вашего удовольствия, а подлинными сведениями я не располагаю.

— Хорошо, тогда давайте сосредоточимся. Не скромничайте, вы же настоящий Асмодей, хромой бес, что поднимает крыши парижских домов, кому известна личная жизнь едва ли всех горожан, чей коварный взор проникает повсюду! И вы хотите мне сказать, что вам, знающему все о последнем нищем, ничего не известно о Пиданса? Кому вы эти сказки рассказываете? Неужели чтобы убедить вас, придется занести над вами руку, которая столько лет вас защищала, и я бы даже сказал, кормила?

Николя сознавал, что не имеет возможности проверить точность рассказов Ретифа, однако надеялся, что, несмотря на всю свою изворотливость, отягощенный многими слабостями писатель не сумеет долго сопротивляться. К несчастью, из сбивчивых ретифовых речей он вряд ли сумеет выделить главное и — что еще печальнее — не поймет, о чем тот умолчит. Впрочем, Ретиф пока еще хранил молчание, и Николя решил выдвинуть последний аргумент.

— Как поживают ваши дочери, господин Ретиф? А их мамаши?

— О чем это вы?