Даже в Латвии среди бизнесменов можно слышать слова: «Вся Латвия мечтает о русском протекторате».
Конечно, все республики СССР находятся в разной ситуации – и в разной степени готовы к активному включению в интеграционные процессы.
Но существенны два момента: первый – это то, что данная идея опирается не только на общую и безусловную политическую и историческую необходимость воссоединения страны, но и на массовую поддержку ее большинством граждан почти всех республик; второй – то, что она не только выгодна для республик, но и интересна и нужна их бизнесу.
Здесь возникает поле потенциальной поддержки обычных граждан, бизнесменов, социокультурных групп, связанных и идентифицирующих себя в пространстве общей исторической и культурной традиции.
И вместе с этим, как в иностранной (что объяснимо), так и в российской прессе идея реинтеграции как цели российской политики была встречена и определенным скепсисом и критиков. И это не простое резонерство не верящих в возможность воссоединения. Это отражение того, что определенными политическими группами в России и на остальном постсоветском пространстве замысел воссоединения и реинтеграции воспринимается негативно и враждебно. Причем иногда теми группами и силами, которые, казалось бы, должны были приветствовать воссоединение в силу своих идеологических и программных позиций.
Если отбросить собственно принципиальных идеологических националистов, можно выделить три условные группы, которым не выгодно, либо нежелательно воссоединение страны.
Первая – это определенная часть местных республиканских элит. Собственно говоря, осенью 1991 года именно они сыграли ключевую роль в демонтаже Союзного государства. И даже не потому, что были его идеологическими противниками.
Они, с одной стороны, пытались защититься от разрушительной политики, которая продуцировалась в Москве как Горбачевым, так и Ельциным. Неудача ГКЧП утвердила их в мнении, что сил и ресурсов, способных остановить катастрофу в Центре, больше нет. Москва в этот момент все больше становилась носителем деструкции и гибели, и местные элиты попытались защитить себя и свои республики от последствий возвращения из Фороса Горбачева и надвигающегося диктата Ельцина.
Но с другой стороны, как и российской республиканской власти, им импонировала идея «раздела наследства», перспектива оказаться в положении высших правителей своих регионов, не быть подотчетными никому. И став таковыми – они вполне предсказуемо начинали ощущать свою власть и провозглашенный суверенитет своих республик в качестве собственного наиболее значимого достояния. То есть преимущества суверенитета ощутили не жители этих республик, – они получили минусы выделения из общей страны – а местные элиты и правители. С одной стороны, им достались экономические ресурсы местности: в одном случае – газ и нефть, в другом – привлекательная для туризма территория, в третьем – наркопути. С другой стороны, – сама власть и право без каких-то ограничений решать судьбы граждан. С третьей, – самостоятельный выход в международную политику – от приятной возможности напрямую лично встречаться с лидерами других стран и выступать в международном протоколе в высшем статусе, до возможности торговать судьбой своей страны и тем самым суверенитетом, который и давал на это право. В частности, – при необходимости, как это делают правители ряда республик, – превращать в товар отношения с Россией. То есть – получать поддержку, политическую и финансовую от конкурентов России за проведение политики напряженности в отношениях с ней или за прямую враждебность по отношению к ней.
Не говоря о возможности самостоятельно брать кредиты, вступать в те или иные программы сотрудничества, получать финансовую поддержку за те или иные аспекты своей политики.
Это уже не интерес народа, нации или тех или иных классов, не вопрос национального суверенитета – это вопрос частных интересов паразитирующих на своем властном положении политических групп.
И естественно, что значительную часть этих выгод и ресурсов они могут потерять при воссоединении страны.