Вершина мира

— Я не знаю, — говорю сердито. — Вообще, это подстава конкретная. Ты знал, что твоего киргизского друга ищут? Я-то вообще не в курсе ваших тёрок. Чего он кому сделал и почему такие бычки приехали, не знаю. Короче, у нас тут планы вроде как, и нам эта хня вообще не в кассу. Отдай им Киргиза своего и поедем дальше.

Знаю, что не отдаст, но не могу не предложить.

— Мля! Не зли меня, Бро! Не вздумай ещё когда-нибудь даже заикнуться об этом. Ты понял?

— Понял-понял… Но какого хера он здесь трётся вообще! У нас большое дело, а он нам всю раздачу портит. Честное слово, хрень полная. Мы сейчас вообще под ударом оказываемся. Я же не знал, что у вас с Корнеем незакрытые гештальты. Мы, по сути, на его территории находимся, а тут такое. Ну и как бы… мы же кэш везём на открытие. Не хотелось бы дать повод его изъять. Охрана нужна прям охеренная. Ты сам-то когда приедешь?

Ночью я внезапно просыпаюсь. Резко открываю глаза и вижу близко над собой бледное серебристое, залитое лунным светом, лицо Айгуль. Она ничего не говорит и молча на меня смотрит. Капец… Ужас… По телу пробегает холодок, усиливаемый нежными звуками музыки, доносящимися с кухни. Опять ночной искуситель Поль Мориа будоражит душу…

— Что случилось? — шепчу я, кое как разлепив губы, пытаясь понять, что происходит.

— А ты ничего, — тоже шепчет она и вдруг улыбается. — Молодец. Чёткий пацанчик. Спасибо тебе.

Я, понимаю, что она стоит на коленях перед моей раскладушкой. Копна чёрных жёстких волос размётана по плечам. Полные губы приоткрыты, глаза светятся лунным серебром. А улыбка… а улыбка у неё красивая…

Я отрываю взгляд от её губ и вглядываюсь в глаза… Они… куда она смотрит… они прикованы к моим губам… Поняв это, я тоже улыбаюсь, и в этот самый момент она наклоняется…

29. Губы окаянные

Она наклоняется и целует меня… И я задыхаюсь.

Губы окаянные, Думы потаённые, Ой, бестолковая любовь, Головка забубённая.

Меня накрывает водопад чёрных смоляных волос. Сердце замирает, прекращает биться, будто я уже не живу и лишь по инерции продолжаю жадно втягивать воздух, напитанный её сладким и будоражащим ароматом. Стыдно, товарищ подполковник, в ваши-то годы быть таким сластотерпцем.

Она пахнет летним дождём, электричеством и розами. И то, что я сейчас испытываю — никакой не стыд! Вообще нет…

Айгуль отрывается от меня и поднимается на ноги. В лунном свете я вижу её тонкую фигурку, красный лифчик, открытый живот и узкие красные трусики. Даже в темноте они горят огнём кумача. Она прижимает палец к губам, а потом наклоняется и сдёргивает с меня одеяло.

Удовлетворённо кивнув, как бы приветствуя мою очевидную готовность, она одним движением расстилает одеяло на полу и делает знак, чтобы я поднялся. Блин… Ну как я могу отказать девушке?

Я вскакиваю с раскладушки, предательски оглашающей скрипом всю округу. Впрочем, сейчас это уже совершенно неважно. Айгуль бросает мою подушку вниз и одним коротким жестом приказывает лечь на пол.

Я подчиняюсь и опускаюсь на одеяло так, что жёсткая подушка оказывается под поясницей. Она снова кивает и, заведя руку за спину, одним движением срывает с себя бюстгальтер, обнажая юные, острые и задорные грудки.

В льющемся олове лунного света это выглядит эффектно и невыносимо прекрасно. Она чуть наклоняется вперёд и стягивает трусики до колен и они соскальзывают вниз… Стой, не двигайся, я хочу запомнить этот момент, выжечь его в своей памяти, чтобы на смертном одре мне было не так печально. Ведь я видел своими глазами твои острые плечи и набухшие соски, и кустик чёрных прямых непослушных волос.

Айгуль, похожая на ртуть, на жидкий металл, сияющий в тусклом свете, быстро опускается и пытается стащить с меня последнюю защиту и эфемерную возможность уцепиться за здравый смысл. Я охотно ей помогаю и, наконец, избавившись от лоскута ткани, сковывавшего мои чресла, становлюсь свободным и открытым для сегодняшней совершенно сумасшедшей дозы счастья…

Она безбашенной и дикой наездницей, дочерью степей, отдающейся своей природе и древней стихии, усаживается на меня, и я становлюсь пленником безумной, яростной и необузданной страсти.

Дорогой длинною, да ночью лунною,
Да с песней той, что вдаль летит, звеня.
И с той старинною, да с семиструнною,
Что по ночам так мучила меня…

Чем меньше времени остаётся до открытия, тем больше наваливается дел. Такое ощущение, будто кто-то закручивает тугую пружину. Напряжение возрастает с каждой минутой, и это чувствуют все. Просто все.

Открываемся мы в четверг, первого мая. Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Миру — мир! Мир, Труд, Май!

Ни Корней, ни Киргиз никак не проявляются, так что мысли о них отходят на задний план, и чувство опасности притупляется. Но вот мысли о дикой ночи с Айгуль остаются довольно яркими.