Вершина Столетова

«Так вон оно что! Вон что за многозначительное «если постараться — не опередят». Ну, постарался! Спасибо! Можно считать, что «вытягивание» колхоза началось… Ах ты, фокусник, чтоб тебе пусто! Ах ты, деляга окаянный!..»

Она долго мысленно отчитывала Сосницкого. А когда поняла, что ей к тому же придется обо всем этом молчать, чтобы не срамиться перед всем районом, разозлилась еще больше. «Успел уж и в газете раззвонить, теперь никому и не заикайся, ходи в передовиках, если не хочешь, чтобы тебя на смех подняли».

Дорога в село лежала мимо участка, на котором работал «Сталинец». Там творилось что-то непонятное. Комбайн на середине гона перестал косить и, подняв хедер, двинулся поперек участка к дороге.

Татьяна Васильевна ускорила шаг: «Уж опять что не случилось ли с этими проклятыми цепями?»

На мостике рядом с комбайнером стоял Сосницкий. Следом шли Хлынов с Галышевым и недавно приехавшая в колхоз студентка-практикантка.

Татьяна Васильевна стала на пути трактора и махнула рукой. Агрегат остановился.

— Что случилось?

— Все в порядке, Татьяна Васильевна, — ответил за комбайнера Сосницкий. — Только уж больно намолоту мало! Так недолго нам и первенство потерять. Начать-то мы начали, а сегодня по вывозке кое-кто нас уже и обгонять стал. А с того участка, — Сосницкий показал на дорогу, — мы сегодня же к вечеру знаешь сколько двинем на элеватор!

Татьяна Васильевна поняла все с первых же слов. Она поняла и то, о чем Сосницкий не говорил: Хлынов с Галышевым были против переброски комбайна, а агроном-практикантка не знает, чью же сторону занять.

Много «двинуть» хлеба на элеватор Сосницкий собирался с семенного участка ржи — лучшего среди озимых хлебов, добротно унавоженного. Хлеб там был действительно сильнее, наливнее. Но до полного созревания ему следовало постоять еще денька два-три. Начатый же участок завтра-послезавтра начнет высыпаться.

— Ты бы, товарищ Сосницкий, слез на землю, — негромко, стараясь сдержать себя, сказала Татьяна Васильевна. — Чего на машине толкаться, людям мешать? — А когда Сосницкий подошел к ней поближе, внимательно, как бы в раздумье, посмотрела на него. — Это хорошо, конечно, что ты помогаешь нам вытягивать колхоз. Можно сказать, даже спасибо за это. Только… только ведь у тебя, надо думать, и других забот по горло. А мы, мы как-нибудь уж сами… Первого места не займем — третье займем. Но займем по-честному, без фокусов… В этом участке, если хочешь знать, завтрашнее богатство нашего колхоза, а ты им дневную сводку хочешь подкрасить. Не дам! Тебе эта рожь — заплатка на отчет, а у меня она вот здесь, в сердце. Она мне, может, по ночам во сне не раз виделась… Э, да что с тобой говорить, все равно не поймешь!

Опять слезы подкатили к горлу, но Татьяна Васильевна сдержалась.

— Заводи, Илья Ефимович. Дожинайте, что начали.

Сосницкий не сразу нашелся, что сказать. Его красивое лицо судорожно передернулось и застыло в натянутой улыбке.

— Я, конечно, не хотел бы вмешиваться в ваши распоряжения, — все еще не зная, то ли продолжать улыбаться, то ли принять строгий, начальственный вид, сказал Сосницкий, — но вы забываете, что…

— Я все помню, — не дав договорить ему, ответила Татьяна Васильевна и, чтобы избежать длинных поучений, добавила: — Тот участок, попросту говоря, еще зелен.

— Агроном, однако, считает, что он вполне готов для уборки, — уже оправившись, важно возразил Сосницкий. — Тоня, скажи!

Девушка-практикантка выступила вперед и сбивчиво, неуверенно начала говорить что-то насчет восковой спелости.

— Не надо, голубушка, не трудись, — прервала ее Татьяна Васильевна. — Уж что другое, а поспел хлеб или не поспел — это я получше самого образованного агронома знаю. Этот комбайн, может, столько еще не скосил его на своем веку, сколько я серпом сжала…

Агрегат медленно развернулся.

Сосницкий с агрономом остались на дороге, а Татьяна Васильевна с Хлыновым и Галышевым пошли вслед за комбайном.

— Бригадиром себя считаешь, — сердито сказала Татьяна Васильевна Галышеву, — а машинами незнамо кто командует. Где так больно лютой, а тут слово сказать боишься.

— Товарища Сосницкого словами не прошибешь, — невесело улыбнувшись, ответил Галышев. — Он человек дела.

Татьяна Васильевна понимала, что бригадир с Хлыновым ни при чем, что Сосницкий просто-напросто не послушался их, а ведь он как-никак представитель райкома, но столько злости поднялось в ней, что она готова была обругать кого угодно.

От комбайна Татьяна Васильевна ушла домой, обедать.

Юрка с Леной брызгались водой из кадки и визжали от восторга, когда кому-нибудь удавалось облить другого. Глядя на них, Татьяна Васильевна первый раз за день улыбнулась. Все горькое, нехорошее и злое постепенно уходило из сердца.

«А все-таки тяжелый нынче день. Тяжело. А особенно оттого, что слова сказать некому. Ленка еще не понимает ничего, а Ольги нет. Хоть бы она, что ли, приехала…»

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

1