Вершина Столетова

Как началась уборка, Андрей виделся с Соней по большей части на людях: в поле, на току, в правлении. Сегодня выпал первый свободный вечер, и он решил возвратить книгу, взятую еще давно из хаты-лаборатории.

Собирался он, как ему казалось, незаметно, но Женя, еще до того, как Андрей взялся за книгу, уже понял, куда он идет.

Хотя бы Мошкин был не в его бригаде! А то приходилось каждый день видеться, вместе обедать, разговаривать, и Андрей постоянно испытывал чувство неловкости, считая, что ведет себя по отношению к Мошкину нехорошо, не по-товарищески. Но что он мог поделать?

В вершинах ветел, на подходе к селу, мелькнул веселый резной конек хаты-лаборатории. Андрей ощутил, как сердце заколотилось часто и резко, будто дорога разом пошла на крутую гору. Он думал, что, набравшись смелости однажды, он уже не будет робеть перед Соней. Выходило, что это не совсем так…

«А чего робеть? Да, вот именно, если разобраться, чего робеть? Абсолютно нечего!»

И Андрей резко толкнул знакомую дверь.

— А я уж думала, ты и дорогу забыл, — встретила его Соня.

— Вот книгу принес, — чувствуя, как мужество постепенно начинает покидать его, пробормотал Андрей. «Хотя для начала ничего, — попытался он успокоить себя. — Даже очень хорошо. А дальше… дальше мы еще посмотрим…»

— Книгу! — воскликнула Соня, и он понял по ее восклицанию, что сказал «для начала» не то. — А если бы не книга, так бы и не зашел?!

— Все как-то некогда…

«Вот это правильно. Тут уж она не подкопается. Так и буду держать».

— Некогда? — опять переспросила Соня, и опять он подумал, что, наверное, рано начал торжествовать. — А для Ольги как-то целый день нашелся?

«Ну, скорей, скорей, чего ты мямлишь? Ответь что-нибудь такое, чтобы она…»

— Так то ж дельное!

«Ну, и то хорошо».

— Ага! А сюда ходить, значит, так себе, вроде бесплатного приложения? Понятно!

«Вот уж на этот раз определенно промахнулся… Да и черт знает, что отвечать ей. Все как-то наизнанку получается…»

Все это время Андрей очень внимательно рассматривал свои руки и не знал, куда их девать: то ли держать на коленях, то ли положить на стол.

Так и не решив этого трудного вопроса, он перестал на них смотреть и поднял глаза. Но, встретившись с устремленными прямо на него черными горячими глазами Сони, уже в следующую же секунду понял, что сделал последнюю и, может быть, самую непоправимую оплошность.

После того как он, так же невпопад, ответил еще на два-три вопроса Сони, ему уже ничего не оставалось, как сказать, что у него сегодня что-то побаливает голова, солнцем, должно быть, напекло.

— Да и душно здесь, пожалуй, не то суперфосфатом, не то какой-то травой пахнет, — соврал он для большей убедительности.

— Никаким суперфосфатом у меня не пахнет, — обиделась Соня. — Выдумал ты это! И не душно совсем, окна открыты, сквозняк гуляет. А впрочем, если не хочешь сидеть, пойдем на волю… Нет… Вот что, — на Соню он больше не смотрел, но по голосу понял, что она лукаво улыбнулась, — пойдем к нам ужинать. Огурцами малосольными угощу.

Он было начал отказываться: недавно ел и вообще что-то нет никакого аппетита.

— Вот и хорошо, — Соня засмеялась. — Меньше съешь.

На улице он себя почувствовал свободнее. Тут и на руки смотреть не надо и говорить можно о самых разных вещах.

А за ужином, весело похрустывая огурцами и разговаривая то с матерью Сони, то с ее меньшим братом, Андрей вел себя уже совсем непринужденно, даже шутил и дивился на свое недавнее косноязычие. Теперь он нашел и объяснение ему: «Инициативу сразу упустил, парень, — инициативу надо всегда держать в своих руках!» Он поедал все, что только подавала ему Соня, забыв, что у него «нет никакого аппетита». А когда вспомнил об этом, так опять же легко отшутился: аппетит приходит во время еды.

— Много книг у тебя. Любишь читать? — спросил Андрей, когда они вышли из избы и сели на лавочку у палисадника. Он и сейчас, оставшись с Соней наедине, чувствовал себя легко и свободно. Он даже мог, например, взять и обнять ее. Конечно, не обязательно на этом показывать свою храбрость, но если он захочет, он ее обнимет. Да, да, рука не дрогнет!

— Летом времени не хватает, а по зимам много читаю, — Соня говорила тихо и задумчиво. — И знаешь, что иной раз подумаешь, Андрюша… только ты не смейся, погоди смеяться… Сколько в книгах про любовь пишется! Особенно вон взять Тургенева или Гончарова. Не только про любовь, конечно, и о жизни, которая тогда была, и о другом. Но и про любовь много. Очень много!..

Воздух загустел, в нем появились запахи, днем неуловимые. Из палисадника потянуло пряным ароматом мяты. Избы на той стороне улицы постепенно тонули в сумраке летней ночи, а над ними все ярче разгорались крупные звезды.

— И ведь так хорошо пишется, сердце замирает, когда читаешь, — продолжала Соня. — А раздумаешься — любовь-то у всех этих Лаврецких неинтересная, больше от безделья. Ведь они же ничего не делали в жизни, только и занимались своими романами. Худосочная такая любовь!.. А по мне… — Соня выпрямилась и закрыла глаза, — по мне, Андрюша, так, чтобы утонуть и не выплыть…