Вершинные люди

Мгновения легкого, летящего, всеобъемлющего, высшего счастья на самом деле выпадают человеку редко, а многим не выпадают вовсе. И далеко не всем доступно понять их значение, уловить и запечатлеть в себе их приход. Видимо, тогда я пережила именно такие минуты — светлые, необременительные. А позже память обманом инерции поддерживала иллюзию того, что они могут стать ровным, долгим, устоявшимся постоянством.

Книгу он мне, конечно, принес — «Милость динозавров», и я ее прочитала.

***

Спустя несколько дней он приоткрыл дверь моего кабинета и просунул в образовавшуюся щель свою смеющуюся мордочку.

— Это я!

Трудно объяснить, как это происходит, но я попытаюсь. Это психологический парадокс. Представьте: ходит среди людей молодой, активный, творящий человек — умный и живой! — а они его в упор не замечают. Вроде все вокруг толковые да талантливые, а он — обыкновенный. Его учат, как правильно писать, как лучше раскрыть тему, подать эпизод, вырисовать героя. Откровенничают с ним насчет слабых и сильных мест в его произведениях. Умничают, дают советы: что теперь читают люди, для кого надо писать и о чем, как надо моделировать прошлое и будущее. Его уже тошнит от их советов!

При этом, как олицетворенный талант, он о себе уже все предчувствует. Он почти знает, что его имя скоро станет известным, что все прежние советчики будут лебезить перед ним и заискивать, иногда просить его покровительства. Но он ждет признания, которое еще не пришло, не вызрело. Он очень ждет, когда это признание проклюнется хотя бы в одном человеке. Не то признание, когда на худсоветах говорят заготовленные похвалы, привычно и скучно отдают должное упорству и труду, когда людям некуда деваться от сущей правды и надо признать достижения своего коллеги. А то, которое нечаянно долетает из чащобы жизни. Он ждет признания бескорыстного, бесхитростного, спонтанного, идущего из самых недр человеческих. Такое признание похоже на брошенный в горах камешек. После него начинается обвал. И приходит успех!

Слабый и одинокий голос человека, затерянного среди читателей, способен вызвать сели и сдвиги таких масс почитателей таланта, что представить трудно.

Но для этого должны быть горы, эти огромные накопления, напластования, и в них должно быть все напряжено, заряжено взрывом, обвалом и движением. Там должна существовать разность потенциалов такого явления, как реакция на проявленную одаренность. Человек, если он олицетворенный талант, знает, что им уже все это создано, все сотворено. Он уже подготовил условия для успеха, для признания. И он ждет его.

Вот-вот должен прозвучать голос, уподобленный камешку, выпущенному из расслабленных — от удивления, от восторга, от преклонения! — рук.

Когда талант созрел и уверовал в себя, то по всем законам бытия должен найтись этот случайный, но необходимый человек, который преодолеет безвестность таланта и инерцию его незаметности. Все! Он столкнет с точки покоя процесс восхождения звезды. И возникнет слава во всей осиянности!

Вот так встретились тогда и мы. И он знал все о себе! И о моем значении.

Еще на расстоянии, только на подходе чувствовал все, что за варево кипело и созревало во мне.

— Это я! — сказал он игривым тоном.

— Заходите! Хотя видеть вас я еще не готова, — и я выронила камешек из своих ладоней.

Это, конечно, образ. На самом деле я тогда не могла говорить с ним спокойно. Мне все стало понятно в нем и меня прожгло это понимание так, что запредельное ошеломление не позволяло видеть и слышать его вблизи, нужна была дистанция, хотя бы во времени. Наверное, проще было бы поговорить по телефону, но ни он, ни я до этого не додумались. А собственно, о чем говорить? Анализировать, сообщать свое мнение, высказывать какие-то соображения… Кому — ему? Я же не сумасшедшая! Кроме того, видимо, нам надо было посмотреть друг другу в глаза: ему прочитать в моих, что он — настоящий писатель, а мне прочитать в его, что я — тот первый камешек, который вызвал сель.

Не знаю, возможно, нельзя строить образ камешка, вызывающего сель, на одном человеке, но я так воспринимала события, ибо они, действительно, стали началом его славы.

Итак, я открыла ему свой восторг его творчеством. Не скрыла одержимости, охватившей меня, призналась в беспрекословности и бесповоротности родившихся во мне впечатлений. Разве этого мало? Разве это не могло послужить трамплином для последнего прыжка в самоутверждение? Разве это не прибавило ему недостающих усилий для окончательного прорыва наверх, к триумфу? Ведь все дело было в психологии, что сильнее иных полей влияет на человека. Думаю, так оно и случилось, хотя не хочу казаться значительной. Сейчас я лишь констатирую факты.