Версия Барни

А все же как это было бы здорово, говорил Барни, если бы я согласилась улететь с ним в Париж в ночь его свадьбы. Мы вспоминали старые добрые времена, дни нашей молодости, и он пообещал мне, что нынче не будет непрестанно блевать, как тогда, при первом нашем свидании. «Хотя, — говорит, — если вдуматься, получилась бы некоторая даже симметрия, не правда ли?» Но это ведь не обязательно должно быть наше последнее свидание, сказала я. Мы теперь можем стать друзьями. «Нет, не можем, — нахмурился он. — Или все, или ничего». Мне дважды приходилось вставать и уходить в туалет, чтобы не разрыдаться за столом. Я видела, как он принимает таблетки — множество, даже не знаю сколько, все разноцветные… Но запивал шампанским. Под столом он коснулся моей руки и сказал, что я по-прежнему самая красивая женщина из всех, кого он видел, и что он когда-то смел надеяться, что мы умрем одновременно, лет в девяносто с лишним, как Филемон и Бавкида, и милосердный Зевс превратит нас в два дерева, которые зимой будут ласкать друг друга ветвями, а по весне сплетаться листвой.

Потом — даже не знаю, может, из-за шампанского? — он начал неправильно произносить слова. Стал путаться в столовом серебре. Нужна вилка, а он берет ложку. Вместо того чтобы за ручку, берет нож за лезвие. Какая-то неприятная перемена в нем произошла. Может быть, от расстройства, разочарования. Потемнел лицом. Жестом поманил меня наклониться ближе и шепотом говорит: Соланж подделывает чеки! Обкрадывает его. Он боится, что она может заставить его подписать сфабрикованное ею завещание. А еще она нимфоманка: затащила однажды привратника из его дома с собою в лифт и задирала юбку — показывала, что на ней нет трусов. Принесли счет, и я заметила, что он не может в нем разобраться. Да ты просто подпиши, — сказала я, и он рассмеялся. «О'кей, — говорит, — только сомневаюсь, узнают ли они мою новую подпись». Вдруг говорит: «Слушай, а я ведь кое-что еще помню. Когда-то привел ее сюда с ее мамашей, а старая сука и говорит: "Мой муж всегда оставляет на чай двенадцать с половиной процентов!"»

Тут вдруг он снова весь переменился. Такой нежный стал. Любящий. Стал тем Барни, которого я как раз больше всего и люблю. И я поняла, что он забыл, что я вообще когда-либо от него уходила, видимо, решил, что мы сейчас вместе пойдем домой, а вечером, может, кино по видику посмотрим. Или будем читать в постели, переплетясь ногами. Или вдруг ни с того ни с сего — раз! — и последним самолетом в Нью-Йорк; он любил всякие сюрпризы… фокусник. О, когда-то с ним было так здорово, он был такой непредсказуемый, такой любящий, и я подумала: а что, если не возвращаться в Торонто, а и впрямь пойти с ним домой? Тут я сразу — к телефону, позвонила Соланж, чтобы она срочно приехала. Возвращаюсь к столику, его нет. Боже мой, где он? — спрашиваю официанта. «В туалете», — говорит. Я подождала у двери мужской уборной, он выходит — улыбка растерянная, ноги шаркают, а я смотрю, у него ширинка не застегнута и мокрые штаны…

Пока отец еще был в относительно неплохом состоянии, он пригласил Джона Хьюз-Макнафтона и настоял на том, чтобы подписать бумаги о передаче всех полномочий в руки детей. «Артель напрасный труд» продали «Троим амигос» из Торонто за пять миллионов долларов наличными и еще пять в акциях «Троих амигос». Согласно его воле, как выручку от этой продажи, так и другие активы (в том числе значительный портфель инвестиций) поделили на три части: пятьдесят процентов детям, по двадцать пять Мириам и Соланж. Но сперва, однако, урегулировали следующие завещательные отказы:

Двадцать пять тысяч долларов Бенуа О'Нилу, который много лет был смотрителем коттеджа.

Пятьсот тысяч долларов Шанталь Рено.

Аренду двух постоянных мест на центральной трибуне в новом «Мольсоновском центре» оплатить на пять лет вперед и оставить за Соланж Рено.

Джону Хьюз-Макнафтону до конца жизни ежемесячно оплачивать его счета в баре «Динкс».

Сто тысяч долларов перевести в Нью-Йорк некоей миссис Флоре Чернофски.

Еще был один сюрприз, неожиданный (в свете частых шуточек отца по поводу шварциков). На двести тысяч долларов учреждался доверительный фонд в Макгиллском университете для черных студентов, преуспевающих в искусствах, — им устанавливалась стипендия в память об Измаиле Бен Юсефе, известном также как Седрик Ричардсон, который умер от рака 18 ноября 1995 года.

Пять тысяч долларов отец приказал отложить отдельно на поминки в «Динксе», куда следовало пригласить всех его друзей. На похоронах никаких раввинов с речами. А местом последнего упокоения он выбрал (впрочем, давно уже) протестантское кладбище у подножия горы Монгру, но Звезда Давида на камне должна быть, а участок по соседству он купил для Мириам.

Савл схватился за телефон, стал консультироваться с матерью. Она долго не могла ничего вымолвить, потом сказала: «Да, так и нужно» — и повесила трубку.