Вертеп

— Я туда заглядывала, модно ведь сейчас, но не поняла толком, а прикидываться неохота, это уж Маринины дела.

— Тоже верующая?

— Я как же? На праздниках в соборе со свечкой стоит.

— Теперь начальство по должности в церкви ходит.

— А к Артуру по любви.

Настя смотрела, широко улыбаясь.

— Все-то ты знаешь, — снова усомнился Александр Дмитриевич.

— Чего уж тут знать! Засекла я их, дверь в кабинет запереть забыли, спешили, видно, приспичило. Интересная картина, между прочим. Но мог бы он к своей афишке добавить — «высококвалифицированный партнер орального секса». Вот бы клиентуры добавилось. Смех! Как вспомню… Она сверху него халат накинула, а сама трясет задницей от удовольствия. Прямо страус, что голову прячет.

— Замолчи, Настя. Я ведь в самом деле пожилой человек, а ты мне такие пошлости рассказываешь.

— Подумаешь, пошлости. Этим теперь и школьников не удивишь.

— А… Ты, значит, решила, что старый, что малый?

— Брось, старик! Не хочешь женщине удовольствие доставить, скажи честно.

И она расхохоталась так, что понять нельзя было, где кончается шутка. К счастью, со двора кто-то крикнул:

— Настасья! Ты где? Иди в кафе поскорее. Иностранцы приехали!

— Что б вы сгорели! — сказала она с досадой.

Но Александр Дмитриевич вздохнул с облегчением. Настасьины откровенности начали понемногу возбуждать его, а это была еще одна волна, что поднималась на борт ковчега, и становилось нелегко от мысли, что никаких бортов вообще нет, а есть лишь беззащитный плот, ничем не огражденный от вихрей и страстей.

Он захлопнул дверь в сторожку и вышел во двор. Погода стояла ненормальная, как и вся вокруг текущая жизнь. Было жарко, листья на деревьях желтели, шуршали под порывами ветра и вызывали уныние. Хотелось освежающего дождя, но впереди были дожди неизбежные, когда быстро замечтаешь о тепле и солнце.

В воротах появился Мазин, вытирая носовым платком пот со лба.

— Отдежурил, Саша?

— Нет, вышел подышать, а дышать нечем.

— Хорошо бы сейчас молодого холодного винца.

— Могу предложить теплую водку.

— Это противопоказано. В некотором смысле я при исполнении…

— Где же исполняли?

По стечению обстоятельств Мазин возвращался из департамента культуры.

— Имел аудиенцию у руководящей дамы Марины Михайловны Дергачевой.

Александр Дмитриевич глянул чуть усмехнувшись, сопоставив мазинский титул с информацией, только что полученной от Насти, и спросил:

— Какое она на вас впечатление произвела?

— Да как вам сказать, бытовало такое слово — «бабец».

Так кратко суммировал он целый ряд впечатлений, полученных в здании, где на красной кирпичной стене вывеска «управление» сменилась не так давно на модную «департамент», что, впрочем, было точнее, ибо «управление культурой» звучало, в сущности, нелепо, а департамент означал всего лишь подразделение административного аппарата. Мазин, впрочем, не обольстился очередной приметой новой жизни. Будучи генетическим консерватором, он всю жизнь относился к властям одинаково, за многие годы свыкнувшись с тем, что судьбы страны, сограждан и его собственная определяются волей немногих людей, а не того трудящегося большинства, что именуется народом. Его только всегда смущала самоуверенность начальствующих властолюбцев, присвоивших помимо власти еще и «ум, честь и совесть» целой эпохи.

«Неужели эпохи?» — думал он, не делясь, впрочем, сомнениями с ближними, ибо по роду службы лучше других знал, как быстро недостаточно потаенные мысли достигают ушей, для них не предназначавшихся. Но вот эпоха кончилась. Однако власти предержащие этого вроде бы и не заметили, а отнеслись к историческому катаклизму как к очередной кампании по обновлению наглядной агитации, то есть замене вывесок, лозунгов и политической символики. Укрывшись, как и прежде, за двойными дверьми-тамбурами кабинетов, они самоуверенно продолжали если уже не вдохновлять, то убежденно руководить не доросшим до новых идей народом, которому демократично разъясняли, что спасение утопающих в цивилизованном мире — дело рук самих утопающих.

Дух незыблемости царил и в приемной Марины Михайловны, где много лет назад довелось уже Мазину побывать, расследуя обстоятельства смерти Татьяны Гусевой, у тогдашнего начальника Алексея Савельевича Мухина.

Строго одетая, не первой молодости секретарша, очевидно прожившая в предбанниках власти не один десяток лет, окинула Мазина оценивающим охранительным взглядом и, сверив его документ с записью в служебном блокноте, пригласили подождать несколько минут.

Мазин присел. И не удержался, спросил:

— Простите, вы давно в этой системе трудитесь?

— Порядочно, — ответила она осторожно.

— Мухина Алексея Савельевича не помните случайно?

Секретарша погрустнела.

— Как же!.. От нас-то он давно ушел, сердечко хандрило, а хоронили недавно. Хороший был человек. Вы его тоже знали?

«Как, однако, смерть повышает оценки! При жизни всего лишь «неплохим мужиком» считался», — подумал Мазин, но от воспоминаний уклонился, благо пригласили в кабинет.