«Вертер», этим вечером…

Он встретился с Каролой взглядом. Они так и не поужинали вместе, как договаривались: она отказалась под тем предлогом, что старик-художник сегодня особенно плох. Тот с некоторых пор и впрямь чувствовал себя неважно, и в такие минуты она не могла оставить его одного — никто другой не знал, что делать в случае приступа. Орландо поужинал один в шумном придорожном ресторане жирными сосисками, кроша хлеб на бумажную скатерть. Он даже не притронулся к графину бесцветного вина, и громкоголосая смешливая официантка упрекнула его в этом. Он смотрел, как она взяла сигарету с круглого одноногого столика, видел, как ее ресницы затрепетали при первой затяжке.

Старая дама играла медленно, разрывая ноты, связанные между собой легато… Это была прелюдия «арии писем» из третьего акта. Шарлота одна дома, наступила зима, снежная или нет — тут уж все зависело от постановщика. В Большом театре, например, из-под сводов в этот момент рассыпались тонны мягких хлопьев. Героиня без конца перечитывает письма, которые Вертер шлет ей из своего изгнания. «Издалека пишу вам я — под серым небом декабря, что давит на меня как саван…»

Эльза запела тонким, скрипучим, однако не лишенным прелести голоском… тем самым голоском, который внушил Кароле отвращение к опере. Оно и понятно, такое не станешь слушать часто… Этот дрожащий голос затухал на низких нотах и избегал высоких. В своем роде Эльзу можно было назвать профессионалкой: пение для нее было постоянным трюкачеством с целью избежать трудных мест, однако ее тембр можно было назвать живым, даже мелодичным.

Орландо встал и облокотился на пианино, повернувшись таким образом, чтобы не терять из виду Каролу.

— А теперь дуэтом, — сказал он.

В скудном пламени, освещавшем комнату, вычурные завитки шевелюры Эльзы напоминали артишок…

Рот старой женщины зиял чернотой, глазницы из-за тени казались еще более глубокими. То была самая странная Шарлота, с которой ему когда-либо доводилось петь.

Эльза взяла аккорд, и он заметил, как дрожат ее пальцы на потускневшей слоновой кости клавиш. Она пела не во весь голос, лишь намечая мелодическую линию, которая от этого звучала еще более доверительно.

— Да, это я, и вновь я подле вас, но даже на чужбине я сердцем ежечасно с вами был…

Он заметил, как Карола напряглась. Ее руки сжимали подлокотники, в пальцах дымилась сигарета; прямая серая струйка дыма тянулась к погашенной люстре…

— Но что слова, когда я снова здесь?..

Эльза Кюн закрыла глаза, еще более замедлила ритм, и ее сухие губы приоткрылись — увядшие, безутешные губы старой Шарлоты, все еще хранящие вкус единственного поцелуя юноши, обезумевшего от любви… Именно такой образ возник в его голове, когда он взглянул на нее. Кем стала Шарлота после смерти Вертера? Какая судьба ее ждала? Она была обречена стареть в сожалениях, угрызениях совести и хлопотах по хозяйству… Должно быть, она была похожа на эту одряхлевшую даму, в чертах которой изредка сквозила прелесть некогда молодой девушки — прелесть, следы которой не стерло даже неумолимое время…

Она доиграла арию по мотивам песен Оссиана до финальной ноты, которая еще долго дрожала в тишине. Суховатый звук медленно угасал, словно гигантская умирающая звезда, не способная выжить из-за своих огромных размеров…

Орландо выпрямился и захлопал.

Остальные по-прежнему сидели неподвижно. Между хлопками до него доносилось тяжелое дыхание старого художника, сидевшего ближе всех к нему. Череп его сына блеснул, и как раз в этот момент Карола встала. Он увидал, как яркий отблеск свечи скользнул по ее плечу, на какую-то долю секунды очертив абрис ее тела, и она исчезла во мраке.

Без малейшего колебания он пересек комнату. Его пальцы на ощупь нашли ручку двери. В два прыжка он настиг ее в холле в тот момент, когда она уже ступила на лестницу. Он обнял ее. Теряя равновесие, она повернулась на одной ноге и очутилась лицом к нему. Ночь была темной, и поэтому он не различал ее лица, однако мог бы поклясться, что видел его выражение в этот момент. Их губы нашли друг друга, и влажная свежесть ее рта поразила его.

«Это безумие», — подумал Орландо.

Он почувствовал легкое прикосновение ее ладони к своему лицу и ощутил вкус слезы на губах. Когда любовь соседствует с бедой, у нее соленый привкус…

— Соберите вещи, на рассвете мы уезжаем в Мюнхен.

Она выскользнула из его объятий, и внезапный шум заставил его обернуться.

В сумраке, пронзаемом пламенем свечей, на пороге появился Людвиг Кюн, толкая перед собой кресло Хильды Брамс. Орландо ощутил на себе их взгляды. На коленях увечной примостилась кошка, две яркие зеленые жемчужины светились на ее мордочке. Когда он обернулся, лестница была пуста…

ДНЕВНИК АННЫ ШВЕНЕН Отрывок II, 17 декабря

Она молчит.