Vertigo

Неторопливый подъем напомнил ему его первый серьезный поход по снегу в горах северного Урала, куда его отец взял контрабандой, вписав под чужим именем в маршрутную книжку… Дан поскользнулся, но с детства отточенный навык сработал: извернувшись не хуже кошки, он упал на живот, с силой вокнув перед собой ледоруб. Отряхнувшись от снега, он с удовлетворением убедился, что непонадобившийся на этот раз снежный якорь сработал и «зарубился» в наст. «Размечтался… вместо того, чтобы под ноги смотреть» проворчал он сам на себя.

На перевал он зашел всего за два с половиной часа, проделав около пяти километров по прямой, и почти не устал. Дан отметил, что за все время не бросил в рот ни одного куска шоколада. Он посмотрел вниз на черную точку сарая при взлетной полосе, где оставил половину поклажи, — единственный ориентир, казавшийся отсюда таким близким. Потом он повернулся к северу, где за краем плато все еще скрывалась вершина Черчилля. Назавтра ему предстояло сделать траверс на север по юго–восточному склону, который начинает плавиться с восходом солнца.

Он выбрал место на северной стороне площадки, где, как ему показалось, было поменьше наносов, закрепил груз глубокими снежными крючьями и воткнул шест с флажком на случай непредвиденного снегопада; он мог не опасаться случайного зверя, поскольку все съестное осталось внизу. Погода была как на заказ, стих даже обычный в этих местах сильный западный ветер. А вот юго–восточный склон ему не понравился — уж больно много лежало на нем разной величины скатившихся с верху комков снега, каждый из которых при подходящих обстоятельствах мог вызвать лавину. «Ну–ка, поторопись, мистер турист, солнце еще высоко, успеешь сгонять вниз–вверх, а ночевать тебе лучше на перевале, чтобы по холодку, как только начнет светать, проскочить опасный юго–восточный склон». С этими обращенными к самому себе словами Дан почти что вприпрыжку пустился обратно вниз.

Второй раз подниматься было тяжелее, и он время от времени бросал в рот кусочки горького шоколада. Солнце скрылось за перевалом, но он успел зайти на него до темноты, которую быстро разогнала взошедшая над ледником Клутлан луна. Вскоре похолодало, и Дану, решившему максимально экономить все ресурсы, отчаянно захотелось чаю. Это означало потратить так необходимые для обогрева граммы топлива, но он не смог отказать себе в удовольствии достать старую пол–литровую кружку, подаренную отцом на седьмой день рождения, и плотно набить ее девственной чистоты снегом. Кружка была его талисманом — она побывала с ним на всех материках, и он собирался непременно взять ее с собой в экспедицию, как залог возвращения на Землю, как некую охранную грамоту. Темно–зеленая эмаль сильно пострадала и оббилась, покрывшись многочисленными черными пятнами, но Дан из суеверия продолжал таскать кружку с собой.

Луна залила неправдоподобно ярким желтым светом ледник внизу, преобразив пейзаж из земного в лунный, на котором, как на компьютерной картинке Гугла, выделялись причудливыми формами и всеми оттенками желтого складки поверхности да темнели пробивающиеся из–под снега скалы. Гревший ладони горячей кружкой Дан не удержался, сфотографировал переливы лежащего внизу ледника и послал картинку отцу. «Завидую» — получил он одно слово в ответ.

Несмотря на усталость, сон не шел, наверное, сказывалось возбуждение. Мысли крутились вокруг «метеостанции», но ничего разумного в голову по–прежнему не приходило. Дан даже подумал, что возбуждение, как и неспособность конструктивно мыслить, могут быть ранними проявлениями горной болезни. Он находился сравнительно низко, ниже четырех кило, но кто знает, как действуют местные условия. Несомненно, в его пользу была привычка бегать марафон, дающая мозгу тренировку кислородным голоданием, но нельзя было сбрасывать со счетов даже малейшую опасность.

Чтобы заставить себя заснуть, Дан поплотнее закутался в спальный мешок, нацепил очки и наушники, поставил свой любимый диск с ночным маршрутом вдоль берегов Кинерета. Ему нужно было как следует выспаться, чтобы выйти с рассветом и подняться еще на шестьсот метров на плато, пройдя траверсом километров пять–шесть. Как и всегда, ночной Кинерет сверканием огней на Голанах, тихим шелестом прибрежного тростника, резким птичьим криком «Кар–р–ком» вызвал давние воспоминания о Розке — Веред, о недолгой, оставшейся в прошлом, любви, прервавшейся туманной и безлунной ночью, когда их патруль нарвался на засаду.

Дан среагировал за мгновение до того, как по ним открыли огонь, упал за камень, стрелял в ответ, что–то кричал. Все стихло через несколько очень долгих секунд, после которых вечностью потянулись минуты тишины, когда предательски выдает даже собственное дыхание и бешеное биение сердца, когда малейшее движение требует неимоверных усилий.

Полная неизвестность: где свой, а где чужой?

Приказ командира в наушниках: не поднимать головы до прихода подкрепления.