Вертикальный мир

Так близко к середине здания, как только можно. Метафизическая прихоть, но почему бы и не исполнить ее? Он еще не потерял способности играть. «Мы, артисты, счастливые люди, потому что в нас сохраняется много детского». Осталось одиннадцать минут до действия наркотика. Он идет по коридору, открывая двери. В первой комнате он находит мужчину, женщину и еще одного мужчину.

— Жаль, — говорит он.

Во второй комнате трое женщин. После минутного колебания он решает, что им не до него — они, похоже, полностью заняты друг другом. В третьей комнате — пара среднего возраста. Они смотрят на него ободряюще, но он выходит.

На четвертый раз ему повезло. В комнате одна темноволосая женщина с надутыми губками. Очевидно, ее муж где-то блудит, а к ней никто не пришел, и эта статистическая случайность выводит ее из себя. Ей чуть больше двадцати, отмечает Диллон, у нее красивый формы нос, глянцевые волосы, прелестные груди и оливковая кожа. Веки у нее чуть припухшие, что лет через десять станет недостатком, но сейчас придает ей выражение знойной чувствительности. Она склонна к раздумьям, полагает он, так как за те пятнадцать секунд или около того, что он находится в ее комнате, сердитое выражение ее лица не меняется — она очень медленно приходит к пониманию того, с кем ей предстоит сегодня блудить.

— Хэлло! — произносит он. — Улыбнись! Почему бы тебе не улыбнуться?

— Я знаю тебя. Космическая группа?

— Да. Диллон Хримс. На космотроне. Мы сегодня играли в Риме.

— Играешь в Риме, а блудишь в Бомбее?

— Черт с ним, у меня есть на то философские причины. Понимаешь, мне надо быть посредине здания. Не требуй у меня объяснений.

Он осматривает комнату. У нее шестеро детишек. Тощая девочка с такой же оливковой кожей, как у матери, проснулась. Ей около девяти лет. Значит, мать не так молода, как выглядит. Очевидно, ей лет двадцать пять. Но Диллону все равно. Как бы то ни было, а через несколько минут он ощупает всю гонаду, все возрасты любого пола и любых форм. Он говорит:

— Я должен сказать тебе о моем путешествии. Я под действием усилителя. Он свалит меня через шесть минут.

Он касается руками своих гениталий.

— Значит, у нас не так много времени. Ты должен войти в меня, прежде чем лишишься сознания.

— Так действует наркотик?

— А ты разве не знаешь?

— Я никогда раньше не принимал их, — сознается он. — И никогда не доходил до беспамятства.

— Я тоже. И не думаю, чтобы кто-нибудь на самом деле принимал усилитель. Но я слышала о том, как полагается это делать.

Разговаривая, она успевает раздеться. Груди у нее тяжеловатые, вокруг сосков — большие темные круги. Ноги у нее странно тонкие; когда она стоит прямо, то внутренние стороны ляжек далеко отстоят друг от друга. О женщинах с таким строением существует анекдот, но Диллон не может сейчас его вспомнить. Он сбрасывает с себя одежду. Наркотик начинает действовать на него чуть раньше срока — стены начинают мерцать, они выглядят пушистыми. Необыкновенно! Но метаболизм, пожалуй, еще не достиг максимума ни в чем, кроме света и звука. Он идет к спальной платформе.

— Как тебя зовут? — спрашивает он.

— Альма Клюн.

— Мне нравится твое имя, Альма.

Она охватывает его своими руками. Он опасается, что в этом эротическом опыте для нее не окажется ничего необыкновенного. Сомневается он и в том, что сможет удовлетворить ее потребности, когда подействует наркотик. Кроме того, из-за недостатка времени совокупление происходит без надлежащей подготовки. Но она, кажется, все понимает. Она не испортит ему путешествия. Он ложится на нее.

— Еще не действует? — спрашивает она. С минуту он молчит.

— Кажется, начинает, — говорит он наконец, — ощущение такое, словно я натягиваю сразу двух женщин.

Напряженность растет. До максимума еще девяносто секунд. Вот он уже натягивает сразу трех, четырех…

— Действует, — шепчет он. — О, боги, я раздуваюсь!..

Его дух-сознание покидает пределы его тела и начинает неудержимо расширяться. От наркотика он становится психочувствительным; наркотик преодолевает сопротивление защитного химизма его мозга против прямого телепатического контакта, так что он может теперь воспринимать ощущения всех сенсорных рецепторов вокруг себя. Минута за минутой дух ширится все больше и больше. Говорят, что при максимуме глаза и уши всех людей становятся вашими собственными; вы улавливаете бесконечность ответных чувств; вы в здании — сразу везде. Правда ли это? Вливаются ли в него ощущения других людей? Кажется, да. Он чувствует, как пылко трепещущая мантия его души поглощает и впитывает Альму. Это только начало. Вот его душа охватила уже детей Альмы. Он — и шестеро детей и их мать в одной и то же время. Вот уже он стал и семьей из соседней комнаты. Восемью детьми, матерью и блудником с 495-го этажа. Пределы его досягаемости распространяются этажом выше. И этажом ниже. И по коридору…