Вертоград старчества. Оптинский патерик на фоне истории обители

16 августа 1821 года после ранней обедни игумен Даниил пришел в скит, где его уже ожидали новые его насельники, и, положа вместе со всеми три земных поклона на том месте, где предстояло быть возведенной церкви, сказал: «Да будет на месте сем благословение святыя пустыни Иордановы и всех там безмолвствовавших!». Потом он взял заступ и начал рыть траншею для фундамента. 18 числа совершен был малый крестный ход из обители в скит, без звона, во главе с игуменом Даниилом, здесь – молебен с водосвятием. Так заложен был храм. В основание его, под престолом, положена была частица мощей святого и славного Пророка, Крестителя и Предтечи Господня Иоанна. А в следующем году козельский помещик Иван Петрович Анисимов пожертвовал в скитскую церковь образ святого Иоанна Предтечи, родовой, благословение ему от родителей, – древний, темный. Скитяне с благоговением приняли его, но положили в ризнице – до времени, так как храм внутри не был еще отделан. Через полгода И.П. Анисимов приезжает и говорит, что в нынешнюю ночь явился ему во сне Иоанн Креститель и строго сказал, чтобы он позаботился о его иконе, которая лежит в темном месте. Братия немедленно устроила эту икону на аналое. Впоследствии на этот образ кем-то пожертвована была сребропозлащенная риза и он помещен был над Царскими вратами рядом с иконой Знамения Божией Матери.

Владыка Филарет имел такую мысль, «чтобы со временем, – как он говорил, – обрести себе здесь же покой от служения епархиального и посвятить себя подвигу иноческому»⁴⁸.

Что касается келии покойного отца Иоанникия, то вот ее история от основания скита. В Летописи скита в июле 1845 года записано: «В начале сего июля оправлена деревянная малая ветхая келия, находящаяся возле озера, от церкви на северной стороне; сделан под нее вновь каменный фундамент, и обита тесом и покрыта черепицею с пристроенным для поклажи дров навесом. Эта келия соблюдается доныне попечением настоятеля отца игумена Моисея; она служит памятником начального основания уединенного на сем месте жительства приснопамятного и многими уважаемого схимонаха Иоанникия, который, в сей келии живши при малой пасеке добродетельно и кротко, скончался в 1815 году и погребен в Оптиной, в северной колоннаде соборного храма Введенского (ныне сие место [вошло] внутрь придела преподобного Пафнутия). В начале основания скита в 1821 году келия сия по ветхости была в забвении, а бывший тогда настоятелем игумен Даниил назначил было употребить ее на дрова для выжеги извести, но отец Моисей (в то время еще бывши простым монахом и основателем скита), желая соблюсти ее для памяти, просил о том благодетеля козельского гражданина Дмитрия Васильевича Брюзгина – усердного к памяти схимонаха Иоанникия, а Брюзгин пожертвовал игумену вместо этой келпи нужное количество дров, чем и убедил оставить ее; она прежде стояла возле скитских Святых ворот, а в 1833 году перенесена на теперешнее место, и с того года живет в ней больной отец Диомид. В сентябре оштукатурены внутри стены, и печь новая»⁴⁹.

Конечно, многого не хватало, и вот отец Моисей отправился для сбора средств в Москву. Через шесть месяцев церковь была готова. Владыка благословил игумену Даниилу антиминс и приказал новый храм освятить «по чиноположению Оптиной Введенской пустыни», что и было исполнено 4 февраля 1822 года. Много разной утвари и икон привез из Москвы для скитского храма отец Моисей. Тогда пожертвованы были скиту и две иконы, ставшие весьма чтимыми здесь, – Знамения Пресвятой Богородицы и святого Иоанна Предтечи.

Первым скитоначальником назначен был отец Моисей. Началась пустынническая подвижническая жизнь Оптинского Иоанно-Предтеченского скита. Поселился здесь как скитянин и схимонах Вассиан (Гаврилов), с усердием участвовавший в трудах по расчистке места под скит. Он был выкуплен из крепостного состояния Александром Дмитриевичем Брюзгиным и в 1814 году поступил в Оптину пустынь. В 1818 году был пострижен в мантию, а в 1820-м в схиму. Был великий постник и молчальник. Скончался после тридцатилетней уединенной жизни в скиту в 1857 году в возрасте около ста лет. В его в целом весьма подвижнической жизни было одно большое искушение – он никак не мог признать пользы старчества.