Вертолетчик

И от такого счастья — вернулся! — он просыпается и недоуменно таращится в незнакомую темноту — где все, ведь только что… А обратно уже никак не нырнуть — твердость прошлого бетонна. Но если не открывать глаза, можно ненадолго продлить, представляя, что, протянув руку к изголовью, нащупаешь часы с десятком мелодий, одна из которых пиликает сейчас на самых тонких струнах твоей сонной души. Всего четыре утра, но пора вставать. Снова начинается день, который длится уже много лет…

Перед восходом здесь так тихо, что скрежет песка под ногами отдается эхом в дальних горах. Взяв оружие, борттехник, зевая, идет на стоянку. Спотыкаясь в кромешной тьме и матерясь, он нашаривает руками проход в ограждении из колючей проволоки (если промахнуться и войти в колючку, можно повалить весь шаткий ряд столбов, не говоря уже о царапинах и порванном комбезе), двигается правым крюком, чтобы не упасть в невидимый окоп между ним и его машиной. Открывает дверь — нутро вертолета дышит вчерашним жаром — привычным виртуозно-кривым движением ставит стремянку, поднимается в салон. Сзади уже слышны голоса летчиков — АНО быстрей включай, ни хера не видно, где ты там!

Молочно светят плафоны, в черных стеклах отражается кабина. Сумрачный двойник поднимает руки, пальцы привычно пробегают по клавиатуре приборной доски. Машина просыпается: загораются зеленые транспаранты, жужжат насосы, щелкают реле за панелями, еще ночной ветерок задувает в открытые блистера, запах влажной от росы пыли смешивается с сигаретным дымом. Прорвался в спящий эфир гнусавый выкрик речевого информатора, и ударом по тумблеру борттехник оборвал его.

Свист первого двигателя вплетается в гудение турбоагрегата, перекрывает его — лопасти тронулись и заскользили, набирая скорость. Вертолет раскачивается, жуя резину, размах колебаний уже становится опасным, но рев усиливается, лопасти сливаются в стеклянный, огненно очерченный диск, и болтанка сворачивается. Машина лишь мелко дрожит под бешеным вихрем винта, нетерпеливо ожидая приказа. Легкое движение ручки — и она плавно встала на пуанты, загарцевала, звеняще легка, едва касаясь колесами земли.

…Гаснут лампы, и за окнами обнажается серая вода рассвета. Они уходят в столовую, и ненаигравшаяся машина жалобно потрескивает вслед остывающими лопатками турбин. Потерпи, милая, — это всего лишь пробный запуск, пробуждение — после завтрака мы дадим тебе волю.

Огромный ангар летной столовой — три ряда четырехместных столиков, под потолком гудят кондиционеры. Все еще спят, только два экипажа, идущие на свободную охоту, тихо входят в гулкий пустой ангар, как в утренний храм, рассаживаются за два средних столика, повесив автоматы на спинки стульев. Нас мало, и официантки еще не устали, они добры и приветливы, они еще видят наши лица, разговаривают с нами, шутят и смеются, касаясь мягкими ладонями наших плеч и голов. Это не ангар столовой в чужой стране, а утренняя кухня, где мужикам накрывают на стол их теплые со сна любовницы, провожая в дорогу.

— Схожу за чаем — говорит, поднимаясь, борттехник. Сердце его колотится. Он заходит за кулисы и встречает… Но, уворачиваясь от его рук: «Здесь нельзя, увидят, не задерживайся, — вручая чайник и подталкивая к выходу. — После обеда жди…».

Взлетели азимутом на север, прошли над кишлаком. На плоских крышах еще спали люди, — проснувшись от налетевшего грохота, они хватали ожившие одеяла и держали, пока цепкий ветер не улетел дальше. Во дворах метались ослы, вытянув морды трубой и взбрыкивая задними ногами.

Битым стеклом вспыхнула речка, мягко вильнул мелкий каньон, и вертолеты вырвались в пустыню, пуская вскачь трехтысячеголовые табуны своих сил. Они стелились над землей парой гончих, и рядом, не отставая, летели трепещущие голубым шелком тени. Ветер врывался в открытые блистера и гулял по кабине, встающее солнце скачками неслось по изломанной вершине хребта. У подножия гор вилась белая река бетонки — вдруг отклонившись, она выбежала в пустыню и устремилась вперед, к встающим на горизонте скальным воротам. Одиноким жуком полз по дороге цветастый автобус, — завидев летящую навстречу пару, жук прикинулся мертвым, — и, поддаваясь всегдашнему соблазну, вертолеты снизились, прижимаясь к дороге, касаясь бетона шнурами заземления, сравнялись с автобусом в росте и перепрыгнули его по очереди.