Вертолетчик

Уходя от дороги в пустыню, спросим: разве они летели? Скажем так: земля, тронувшись у горизонта, сливалась под ногами в тугой, головокружительно гудящий пучок песчаных струн (мелькнула басовая булыжника), и только ветер в лицо через осколочную дырку в лобовом стекле, легкая тряска от дисбаланса лопастей да перегрузки на виражах говорили, что это их полет — а иначе сознание не вынесет жуткого движения сорвавшейся с места неуправляемой планеты, водопада земли и неба, который рушился навстречу. А гул двигателей позволяет подобрать любую музыку — только задайте канву мелодии и ритма, и ваш мозг сам соберет из этой бездонной коллекции гармоник все необходимое — конечно же, могучее, классическое — например, заигранный сегодня «Шторм» — но, как понимает автор, тогда двигатели исполняли именно его! Я не удивлюсь, если окажется, что Вивальди вывозил на вертолете сам дьявол — так отчетлив и несомненен звук лопастей, свист уходящих нурсов, и взрывы! Это невероятно! — думает ошеломленный автор, снимая наушники.

А чего стоит слалом между холмов, когда машина скользит змейкой, лопасти рубят воздух у самых склонов, стригут траву и гонят вверх камни. Пока вертолет петляет по распадкам, его можно только услышать, но и звук обманчив, — холмы размножают его, скрывая истинное направление, и если случится встреча, у вертолета будет первый ход и лишний темп. Такие встречи в этих лабиринтах бывали не раз, — из-за поворота прямо в лоб выскакивали люди с оружием, уже встревоженные нарастающим со всех сторон шумом винтов, — выскакивали и столбенели перед ревущим, бликующим стеклами чудовищем, которое неслось на них на высоте их роста, — и так, столбами, не пытаясь поднять оружие, валились ничком, чтобы не получить прямой в голову резиновым кулаком шасси, чтобы не быть размазанными по голубому днищу, как воробьи. Они валились, а борттехник уже стрелял, зная, что иначе пули вопьются в беззащитный тыл машины, и последствия слепоудачного попадания в одно из сухожилий вертолета будут ужасны в безманевренной тесноте холмов (самое легкое: кабина, хрупко и слизисто чмокнув, как брошенное в стену яйцо, с лету врезается в не успевший отпрыгнуть бугор). Интеллигентская привычка не бить в морду первым сошла на нет сразу же после первого удивления — ну ни хера себе, мы же не трогали тебя, урод!

Кстати, о местных жителях. Люди здесь смуглы, красивы и воинственны. Время ползет песчаным барханом, и скучающие племена, чтобы хоть как-то разнообразить свое бытие, иногда нападают друг на друга. Они рады, когда к ним приходит большая война — как большая вода, — это желанный гость в стране вечного покоя. Здесь проявляется весь спектр их души — от гостеприимного радушия до вероломства и фанатичного зверства, от бескорыстного самопожертвования до алчности и продажного предательства. Их дети большеглазы, сообразительны, подвижны. Они попрошайничают, гримасничают и воруют. Они бегают по бескрайним маковым полям, собирая на штаны пыльный дурман (проносясь над ними, грозим пальцами), они скатывают его в грязные шарики и продают их нашим солдатам.

К детям постарше не рекомендуется поворачиваться спиной. Но и в этой возрастной категории есть свои прелести. Девчонки в больших кишлаках не закрывают лиц и красят ноготки на пальчиках рук и ног красным, и за ними хочется идти долго, глядя на их косички, острые плечи, на их платья, расписанные Климтом, на прозрачные, стрекозиного крыла шаровары, на их пыльные пятки. Они могут завести такого как я куда угодно. И обычно я иду на поводу — в камуфляже с закатанными рукавами, с автоматом на плече, с пистолетом в нагрудном кармане, чувствуя своими ребрами чугунные ребрышки гранаты, — иду, ободряемый ее вертлявостью, ее крупнозубой улыбкой из-за плеча, — иду, прекрасно зная, что меня аккуратно и хитро ведут, ловят глупого губастого гунна на чудного живца, на воображаемого смуглого горячего гольца (слышишь это гу-гу-гу, это ого-го-го?! — так проявляются перебои с кровоснабжением). Тем не менее, несмотря на все мои знания и подозрения, хочется отбросить прочь наши племенные распри и воскликнуть, доставая из-за пазухи жемчуга и кораллы: о, моя юная туземка, сестра Суламиты, оставь же свои кровожадные планы, веди меня в прохладные покои, я очень богат, я дам тебе все, что ты пожелаешь, в моих клыках накопилось столько сладкого яда — как у давно не доеной кобры, — так дай мне вкусить от зеленой грозди твоей, дай отравить тебя невиданной нежностью…

Но сегодня у тебя нет повода идти у нее на поводу. Это всего лишь авторские воспоминания. О чем же думает борттехник, глядя на ствол пулемета, рассекающий горячий воздух пустыни?

3

Этот незаконный праздник длится уже месяц, урывками. «Явки, пароли, чужие дачи…» — стучит по клавишам автор, мечтательно улыбаясь, — нет, это же надо умудриться так залететь в абсолютно свободной и жадной до любви зоне? 302! Он до сих пор недоумевает.