Верую…

В этой повести, по соображениям, понятным читателю, я дал другую фамилию героине и не назвал некоторых городов, где живут ее родственники.

Автор

1. НЕЧТО ВРОДЕ ВСТУПЛЕНИЯ

не было девять лет, когда началась Февральская революция — та, что теперь в учебниках и в словарях именуется буржуазно-демократической. Должен признаться, что эта буржуазно-демократическая революция запечатлелась в моей памяти лучше, ярче, отчетливее, чем Великая Октябрьская. Да, конечно, Великая потрясла мир, но в эпицентре этого исторического события, в буржуазных кварталах Петрограда, случившееся в ночь на двадцать шестое октября далеко не сразу и далеко не всеми было замечено. Ведь в этот день в городе не прекращалось движение трамваев, работали театры, кинематографы, оба цирка, зоологический сад, бани… О том, что произошло в городе и в стране, многие жители узнали только на следующее утро — из газет и из разговоров. Кроме того, к осени семнадцатого года обыватели как-то уж попривыкли к ночным выстрелам, к мельканию красных флагов, к пению «Варшавянки» и «Марсельезы». Вообще событий за год было так много, что какое из них главное, а какое второстепенное, стоя вплотную было просто не разглядеть. Особенно трудно было что-нибудь разглядеть и понять человеку, который только два месяца назад стал бегать во второй класс реального училища.

В февральские же и в предфевральские дни для меня и для моих сверстников-мальчишек все было внове. Интерес к событиям был живой. Ведь события эти на глазах у нас, что называется, назревали.

Среди имен, зазвучавших вокруг меня в последние месяцы шестнадцатого года и в начале семнадцатого, среди всех этих распутиных, пуришкевичей, штюрмеров, вырубовых и протопоповых особенно громко звучала и особенно крепко осела в памяти фамилия «Хабалов». Кто он, этот Хабалов, я в то время понятия не имел, но когда у дверей магазинов появились первые очереди (прозванные тотчас же «хвостами»), когда заговорили о недостатке в городе хлеба и других продуктов, когда возникли уличные «волнения» и «беспорядки», откуда-то, как джинн из бутылки, выскочил этот Хабалов.

На каждом шагу слышно было теперь:

— Хабалов обещал хлеб…

— Хабалов выпустил приказ…

— Хабалов распорядился…

А позже, когда из слова «волнения» родилось слово «революция», кто-то при мне сказал:

— Ничего, Хабалов — он порядочек наведет быстро!..

В эти первые дни революции ходило много слухов о городовых, которые с винтовками и пулеметами засели на чердаках и крышах и стреляют оттуда по демонстрантам. Этих городовых-пулеметчиков называли «хабаловцами».

Гораздо позже я узнал, что Хабалов — царский генерал, наказной атаман Уральского казачьего войска, в 1916–1917 годах занимавший пост командующего Петроградским военным округом. Это ему в феврале 1917 года Николай II телеграммой из Ставки приказал подавить разгоравшуюся революцию.

Имя Хабалова мелькает во всех книгах, посвященных Февральской революции, — в истории партии, в учебниках, в энциклопедиях, в мемуарах многих деятелей революции и контрреволюции.

Мне было известно, что в первые дни Февральского переворота генерал Хабалов, как и многие другие царские сановники, был арестован. Над ним велось следствие. Но в дальнейшем имя его как-то теряется. Среди участников гражданской войны Хабалов ни разу не упомянут. Вместе с тем в первом издании Большой Советской энциклопедии названа дата его смерти — 1924 год. Следовательно, он не был казнен, как были казнены многие деятели старого режима, осенью 1918 года после убийства Урицкого и покушения на Ленина. Где же и как он кончил свои дни? В воспоминаниях белоэмигрантов можно встретить кого угодно — там мелькают имена Краснова, Каледина, Кривошеина, Милюкова, Деникина, Набокова, великих князей, претендентов на русский престол, даже дочерей Григория Распутина, — Хабалов же как живой в этих воспоминаниях ни разу не появляется. Если он скончался в эмиграции, почему не оставил мемуаров, почему никто не написал о нем, не опросил, не проинтервьюировал его?

Впрочем, должен сознаться, что до какой-то поры все эти вопросы не только не занимали меня, но я просто никогда и не задумывался над судьбой этого человека. Мало ли имен кануло на нашей памяти в Лету?!

Я сказал — до какой-то поры.

Да, прошли годы, и случилось нечто, привлекшее мое внимание к фигуре покойного генерал-лейтенанта.

2. СОРОК ЛЕТ СПУСТЯ

Тут я должен буду уйти далеко в сторону, сделать огромный — в целых сорок лет — скачок во времени: из тысяча девятьсот семнадцатого года перенести читателя в тысяча девятьсот пятьдесят седьмой.

Весной этого года я выступал по радио в очередном выпуске «Пионерской зорьки». Как всегда бывает после таких выступлений, пришла почта, отклики слушателей. И вместе с другими почтальон принес мне письмо старой учительницы, тогда уже пенсионерки, из города Россошь, Воронежской области.