Верую…

У рассказа было два эпиграфа: «С колокольни отуманенной кто-то снял колокола» (О. Мандельштам) и «Даешь в лоб, что ли?» (Велимир Хлебников).

Содержание помню смутно. Лучше помнится состояние, настроение, в каком писался рассказ.

Дело происходит в советское время в маленьком уездном городке. Еще не старый, очень эрудированный, интеллигентный священник, сочувственно относящийся к тому положительному, что принесла России революция, допоздна зачитался (читал, помню, «Третью фабрику» В. Шкловского), а утром его будит церковной сторож или псаломщик:

— Пришли снимать колокола!..

Зима. Площадь перед собором запружена народом. Толпа ропщет. Два милиционера с трудом сдерживают ее. Священник поднимается на паперть и обращается к толпе с призывом разойтись. Говорит те самые слова, которые сказал в день, когда снимали колокола с его маленькой церкви, священник в Лисьем Носу. Пусть благовест звучит в наших сердцах… А вообще можно и в кастрюльку бить — и этот звон дойдет до престола Всевышнего… И все-таки священника арестовывают, обвиняют в подстрекательстве темной массы.

Пересказать, вернее — вновь написать такой рассказ, вылившийся когда-то из глубин сердца, невозможно. Смутно помню острые разговоры священника со следователем НКВД И — фантастический финал. Священник убивает (кажется, запустив в него чернильницей) энкавэдэшника, не выдержав издевательств этого садиста над другим подследственным — стариком евреем…

Рассказ этот, вместе с кое-какими другими рукописями и дневниками, я сжег в 1937 году, когда все мы, и правые и виноватые, и днем и ночью, и ранним утром, и поздним вечером, ждали звонка или стука в дверь.

35

То, о чем я говорил выше, относится ко временам давним. К тем временам, когда разгул беззакония — во всех сферах нашей жизни — был на пределе. Да, возникали у нас и после этого вспышки террора, усиливались, ожесточались гонения на церковь и верующих. Сейчас, когда я пишу эти строки, в историческом периоде, именуемом «после Хельсинки», положение несколько смягчилось. Надолго ли — покажет время. Но вот что напечатано было на днях в «Комсомольской правде», в газете, которая еще совсем недавно изощрялась в поношении молодых людей, пожелавших венчаться в церкви, или сестер-студенток, утром сдававших зачет по диамату, а вечером стоявших всенощную в церкви… Материал, о котором я говорю, — интервью с заместителем председателя Совета по делам религий при Совете министров СССР В. Г. Фуровым. Наверху большие буквы: СОЦИАЛИЗМ И СВОБОДА СОВЕСТИ. И вопросы и ответы на них весьма интересны. Такое в советской газете могло быть напечатано разве что в конце 1917 или в начале 1918 года. Корреспондент В. Пономарев спрашивает: как обеспечивается в СССР конституционное право граждан на свободу совести? И В. Г. Фуров подробно растолковывает, что это значит: статья 52 Конституции развивает намеченные еще Лениным принципы отношения государства к религии. Есть в этом ответе такая фраза: «Государство не вмешивается во внутреннюю жизнь религиозных организаций, а церковь ре вмешивается в государственные дела».

Впечатляюще звучат такие цифры:

«В нашей стране в распоряжение верующих передано более 20 тысяч православных и старообрядческих храмов, мусульманских мечетей, католических костелов, лютеранских кирх, иудейских синагог, молитвенных домов».

Заканчивается этот ответ на первый вопрос напоминанием, что статья 52 Конституции «обеспечивает также и свободу атеистической пропаганды».

Корреспондент спрашивает:

«В прежней Конституции речь шла о свободе антирелигиозной пропаганды, в новой — о пропаганде атеистической… Уточнение принципиальное?»

Ответ Фурова несколько туманен и расплывчат.

«Это уточнение закономерное, — говорит он, — в нем заложен глубокий смысл. Кроме критики религии, здесь имеется также позитивный аспект — формирование научного материалистического мировоззрения…»

И совершенно неожиданно:

«Исключается оскорбление чувств верующих, создаются условия для объединения всех верующих и неверующих в их общей борьбе за коммунизм».

На какой же основе? На основе критики религии? А критика атеизма допускается? Нет, конечно же, и на этот раз не допускается.

Третий вопрос касается тех строчек 52-статьи Конституции, которых не было в предыдущей Конституции: