Весь Мегрэ. Том 2

…Не может одна и та же идея вдохновить двух разных людей с интервалом в полгода… Особенно если речь идет о такой причудливой идее, как попытка предупредить полицию, чтобы превратить ее в своеобразного свидетеля на расстоянии собственного самоубийства…

…Можно повторить что-то… Нельзя это что-то изобрести дважды… Это так же верно, как и то, что если кто-нибудь пожелает свести счеты с жизнью, бросившись вниз с четвертого яруса Эйфелевой башни, а газеты проявят неосторожность и напишут об этом, то вскоре начнется целая эпидемия аналогичных самоубийств: в ближайшие месяцы человек пятнадцать, а то и двадцать спрыгнут с той же самой башни и тоже с четвертого яруса.

Да, но в последнее время не было никаких разговоров о Стане… Разве что в самом полицейском управлении… Вот это-то и терзало Мегрэ с того самого мига, когда он попрощался с Даниэлем и отправился на улицу Коленкур.

— Господин комиссар, вам звонили из «Клариджа»…

Два его инспектора. Мошенник — его кличка была Коммодор — только что позвонил, чтобы ему принесли завтрак.

— Мы пошли, патрон?

— Ступайте, детки…

В душе он посылал своего международного мошенника ко всем чертям и мысленно туда же готов был отправить Лоньона.

— Алло! Это вы, господин комиссар?.. Говорит Лоньон…

Проклятие! Как будто он мог спутать с кем-нибудь еще унылый голос инспектора Недотепы!

— Я только что из Института судебной медицины…

Мадам Голдфингер не смогла поехать с нами…

— Что-о?

— Утром она пребывала в таком нервном расстройстве, что попросила у меня позволения остаться в постели… Когда я пришел, у нее сидел врач… Это их участковый врач, доктор Ланжевен. Он подтвердил, что его пациентка дурно провела ночь, хотя явно переусердствовала со снотворными…

— И с вами поехала младшая сестра?

— Да… Она опознала труп… За всю дорогу она не вымолвила ни слова… Она выглядела совсем не так, как вчера… Меня очень удивил ее вид… такой твердый и решительный…

— Она плакала?

— Нет… Стояла возле тела словно одеревеневшая…

— А где она сейчас?

— Я проводил ее до дому… Она переговорила о чем-то с сестрой, а потом опять ушла и отправилась в фирму «Борниоль» заниматься организацией похорон…

— Вы послали за ней агента?

— Да… Второй остался возле дверей дома. Ночью из дома никто не выходил… И телефонных звонков не было…

— Вы предупредили станцию прослушивания?

— Да…

Немного поколебавшись, словно сглотнув слюну перед тем, как высказать что-то неприятное, Лоньон произнес:

— Устный рапорт, который я вам делаю, записывает стенограф. Письменную копию я пришлю вам с курьером до полудня, а вторую копию отправлю своему вышестоящему начальству, чтобы все было по правилам…

Мегрэ буркнул себе под нос:

— Пошел к черту!

Вот в этом бюрократическом формализме был весь Лоньон. Он настолько привык, что даже лучшие его начинания всегда оборачиваются против него же, что теперь соблюдал самую нелепую предосторожность, делавшую его совершенно невыносимым.

— Вы где сейчас, старина?

— В «Маньере»…

Это была пивная на улице Коленкур, неподалеку от того места, где умер Голдфингер.

— Я обошел все бистро в квартале… Показывал фотокарточку торговца бриллиантами, ту, что на его удостоверении личности. Это свежая фотография, потому что удостоверение выдали меньше года назад… Вчера вечером около десяти часов никто Голдфингера не видел… Вообще-то его здесь и не знают, вот разве что в маленьком баре, который держит приезжий из Оверни, в пятидесяти метрах от его дома. Раньше Голдфингер часто заходил туда звонить, пока два года назад ему не поставили телефон в квартире…

— А женился он…

— Восемь лет назад. Я сейчас отправляюсь на улицу Лафайет. Если у него в самом деле была назначена встреча, то договориться о ней он почти наверняка мог только там… Поскольку в кругу торговцев бриллиантами все друг друга знают…

Мегрэ злился, что не может заняться всем этим сам.

Не может пойти потереться среди людей, знавших Голдфингера, и штрих за штрихом дополнить образ, который сложился у него об этом человеке.

— Ступайте, старина… И держите меня в курсе…

— Вы получите мой рапорт…

Между тем дождь, который сыпал теперь мелко-мелко и всем своим видом словно показывал, что прекращаться не намерен никогда, переполнял его желанием выйти вон, на улицу. А заниматься приходилось таким скучным типом, как этот международный мошенник, специализировавшийся на отмывании чеков и ценных бумаг на предъявителя, этим господином, который более или менее долгое время будет пытаться держать себя нагло и высокомерно, но в конце концов выдаст всех сообщников.

Его как раз привели. Это был красивый мужчина лет пятидесяти, выглядевший так же утонченно, как какой-нибудь знатный завсегдатай престижного клуба. Он старательно разыгрывал удивление.

— Будете говорить?

— Простите, — отозвался тип, поигрывая моноклем. — Я не совсем понимаю. Очевидно, произошло ошибка и меня приняли за кого-то другого…

— Пой, пташка, пой…

— Что вы сказали?