Весь мир под крылом

— Значит так получается, — ответил я, — если я пошел на нарушения, но доставил пассажиров до места назначения живыми и здоровыми, то мне за это отвечать придется, а вот, если бы выполнив все инструкции и приказы, гробанулся бы и пассажиров угробил, Вы бы другие слова говорили: «Мир праху твоему, земля пухом, царствие небесное» и все такое прочие, что на поминках говорить положено? Так?

— Так, да не так, — возразил Владимир Петрович, — земля пухом для пилотов не бывает, а царство небесное ты уже потерял, до летной работы тебя не допустят. Теперь главное тебе под суд не попасть, срок не получить, вот ведь как оно выходит.

— Под суд? За что? — изумился я.

— За что, спрашиваешь? А те ящики с секретным оборудованием, что ты на стоянке бросил? Майор этот был уверен, что груз в Одессу летит, а когда ты приземлился, выяснилось, что прилетели только пять ящиков, а остальные десять пропали, документы у тебя на руках, а груза нет. За этим секретным оборудованием не одна иностранная разведка охотится, а тут просто так, командир бросает ящики на стоянке и улетает. А если бы пропали они? У соответствующих органов возник вопрос: почему ты так поступил? По глупости, или на основании сговора с агентом иностранной разведки?

— Бред какой-то! — возмутился я. — Я же наземной службе сказал, чтобы присмотрели за ними, да и не пропали же они!

— А если среди состава наземной службы был иностранный агент? У него было достаточно времени, чтобы ящик с документацией на оборудование вскрыть и скопировать документы. И механики и грузчики, которые тогда на стоянке были, уже на Литейном в камере сидят по твоей милости. А ты еще и послал офицера КГБ по матери. Думаешь это он забыл?

— Да не по матери, а просто послал, без указания адреса!

— Да, какая разница, куда ты его послал! Объяснить человеку надо было, а не посылать, тем более офицера КГБ.

— Пытался объяснить, но человек не понимает, вот пришлось послать. Могу и извиниться, корона не упадет, — ответил я.

Время шло, положение мое было более чем неопределенно, из авиаотряда меня не увольняли, к летной работе не допускали, расследование завершено не было, хотя все произошло еще в августе, а сейчас уже готовились встречать Новый год. Меня раза два в неделю, иногда чаще, вызывали на улицу Бебеля, в здание, про которое говорили, что из его подвалов видна вся Сибирь, и задавали одни и те же вопросы, потом отпускали, не предъявляя никаких обвинений. Но один раз вопрос капитана КГБ меня насторожил, спрашивали о моем дяде, пропавшем без вести во время войны. Спросили, что мне известно о его судьбе. А что мне могло быть известно?

Дядя мой служил летчиком в одной из авиачастей, во время выполнения боевого задания был сбит над территорией, занятой противником, воспользовался парашютом, это видели его товарищи. Больше о его судьбе мне ничего известно не было. Отец неоднократно обращался в Министерство обороны, но оттуда приходили ответы только одного содержания: «Считается пропавшим без вести».

Зашел я перед Новым годом к Владимиру Петровичу, так, с праздником поздравить, заодно выяснить, не скажет ли он мне что-либо более определенное по моему вопросу, уверен, знает он больше, чем говорит. После взаимных поздравлений, пожеланий, ритуальных вопросов о здоровье, о семье, Владимир Петрович в ответ на мой немой вопрос только усмехнулся, пробурчал:

— Садись. Знаю, за чем пришел. Что? В контору снова вызывали? Про дядю, без вести пропавшего спрашивали? Так?

— Так, — удивился я его информированности.

— Жив дядя твой, жив, — замполит вытащил из стола пачку сигарет и протянул мне. — Закуривай.

— Да ну?! Неужели жив? — я привстал с кресла и опустился обратно.

— Да ты закуривай, не стесняйся, — сказал Владимир Петрович, вытащил из пачки сигарету и закурил.

— Спасибо, не курю, бросил, — ответил я, ожидая рассказа.

— Бросил, ну и молодец, а я, вот, никак бросить не могу.

Он сделал глубокую затяжку, выдохнул дым в потолок, положил сигарету на край пепельницы, и продолжал:

— Попал твой дядя в плен, к немцам, в конце войны оказался в концлагере во Франции, союзники его освободили, попал он в фильтрационный лагерь к американцам, в Союз возвращаться не стал, в Штаты поехал. Но самое интересное, что оказался он в Штатах на летной работе, и ни где-нибудь, а в одном из секретных НИИ, в должности пилота-исследователя. За какие заслуги американцы его так приласкали? Непонятно. Сам-то что думаешь?

— А что я думать могу? Я ведь о нем вообще ничего не знаю, — недоуменно ответил я.

— Вот и в комитете не знают. И пока не узнают, по поводу твоей дальнейшей судьбы никто ничего сказать не сможет. Но это еще не все.

— Что еще? — спросил я и потянулся за сигаретой, сказать, что новость ошарашила меня, слишком мало, в голове поплыл туман, я на некоторое время потерял способность рассуждать логично.

— Ото ж, — сказал Владимир Петрович, и поднес к моей сигарете зажигалку.

Я сделал затяжку, голова неприятно закружилась с отвычки.