Весь мир театр

От сочувствия до взаимопонимания всего один шаг. Эраст Петрович посмотрел на покрасневшего Масу — и будто прозрел. Японец специально приударил за Элизой, и пришел с ней после ночи отсутствия тоже неслучайно! Это поступок не предателя, а, наоборот, настоящего верного друга. Отлично зная своего господина и видя, в каком жалком состоянии тот пребывает, Маса захотел исцелить его от губительной обсессии жестоким, но действенным способом. Не стал убеждать, попусту тратить слова, они все равно бы не подействовали. Вместо этого наглядно продемонстрировал, чего стоит женщина, которая — исключительно по коварному стечению обстоятельств — пробила брешь в давно ороговевшем сердце. Этой актриске все равно, кого завоевывать — лишь бы трофей был презентабельным. Мальчишке-корнету она вскружила голову, но в постель не пустила — не того полета птица. Другое дело — успешный драматург или модный актер-японец. Тут нечему удивляться и не на что негодовать. Ведь Фандорин интуитивно чувствовал это с самого начала, когда еще только вычислял самый верный путь к сердцу (нет, всего лишь к телу) госпожи Луантэн. Знаток женских душ Маса эту дорогу ему и подсказал.

Кончено. Эраст Петрович больше не сердился на своего товарища. Даже был ему благодарен.

И все же смотреть, как Элиза ласково улыбается японцу, а тот берет ее за локоть и что-то шепчет на ухо, было нестерпимо.

Без помощника задуманную операцию не осуществить. Но Эраст Петрович почувствовал, что не может и не хочет брать с собой Масу. Сама мысль показалась ему невыносимой, и Фандорин тут же нашел своему чувству логическое обоснование. Хирургический надрез, пусть сделанный с благой целью, саднит и кровоточит. Нужно время, чтоб шрам затянулся.

— Дамы и господа! — громко воззвал к труппе помощник режиссера. — Не расхолаживайтесь! Вы знаете, Ной Ноевич требует перед репетицией абсолютной собранности! Давайте начнем первую сцену. А когда прибудет Ной Ноевич, исполним ее еще раз.

— Чего захотел, — проворчал Разумовский. — Репетиция репетиции — это что-то новенькое.

Остальные тоже оставили призывы Девяткина без внимания. Страдая, ассистент прижал к груди руки — из рукава куцего пиджачишки высунулся край фальшивой манжеты.

— Никто из вас не любит искусства по-настоящему! — восклицал он. — Вы только делаете вид, что верите в теорию Ноя Ноевича! Господа, так нельзя! Нужно целиком отдаваться своему призванию! Помните: «Весь мир — театр!» Давайте попробуем начать! Я сам прочту текст Сказителя!

Никто кроме Фандорина его не слушал. А Эрасту Петровичу пришла в голову неожиданная идея.

Почему бы не взять с собой на дело Жоржа Девяткина?

Он, конечно, со странностями, но зато очень храбр — достаточно вспомнить отравленную рапиру. Это раз.

Бывший офицер. Это два.

Не теряется в критической ситуации, что продемонстрировала история со змеей. Это три.

И, что особенно важно, не болтлив. Никому не проговорился о фандоринском расследовании смерти Смарагдова. Мало того: ни разу после того случая не приставал с разговорами, хоть Эраст Петрович и ловил на себе его пытливый, вопросительный взгляд. Редкостная для актера сдержанность!

Нет, в самом деле. План операции можно скорректировать, чтобы роль помощника была сведена к минимуму. В сущности, таланты Масы — боевые навыки, инициативность, молниеносная реакция — тут не понадобятся. Довольно будет исполнительности и твердости. С этими качествами у Жоржа, кажется, все в порядке. Недаром Штерн выбрал его в ассистенты…

Разговор с помощником режиссера подтвердил правильность спонтанного решения.

Эраст Петрович отвел расстроенного Девяткина в карман сцены.

— Однажды вы п-предложили мне помощь. Час настал. Вы готовы? Но должен вас предупредить, что дело сопряжено с известным риском. — Он поправился. — Я бы даже сказал, со з-значительным риском.

Тот ни секунды не раздумывал.

— Я в полном вашем распоряжении.

— Вы даже не спрашиваете, чего я от вас хочу?

— Нет необходимости. — Жорж бестрепетно смотрел своими круглыми глазами. — Во-первых, вы человек бывалый. Я видел, с каким почтением слушал вас полицейский чиновник.

— А во-вторых? — с любопытством спросил Фандорин.

— Во-вторых, вы не можете мне предложить что-то недостойное. У вас благородный склад души. Это видно и по вашей пьесе, и по всей вашей манере. Особенно я ценю, что после нашего тогдашнего разговора ваше поведение по отношению к известной особе было безукоризненным. И о моей злосчастной слабости (я имею в виду мадемуазель Дурову) вы никому не рассказали. Одним словом, что бы вы ни придумали, я готов следовать за вами. А если дело предстоит опасное, то тем более. — Ассистент с достоинством задрал подбородок. — Если б я отказался, то перестал бы себя уважать.