Весь мир: Записки велосипедиста

Обожженной солнцем семье давно пора переместиться в тень. Если Папаша намеревается продолжать путь вперед, я могу подтолкнуть «универсал» своим бампером, но он, похоже, беспокоится о сохранности краски (или боится взболтать пиво). Он предпочитает, чтобы его вытянули из западни, но ни у него, ни у меня нет с собой троса. Фаркоп у его автомобиля расположен сзади, так что единственный способ вызволить застрявшего — вытянуть назад, откуда он и приехал. Мне сдается, Папаша не сильно хочет выехать назад, но это единственный разумный способ помочь им. Он вытаскивает откуда-то кусок брезента и говорит, что, если его сложить и хорошенько перекрутить, он может сойти за веревку. Стоит попробовать. Мы привязываем наши машины зад к заду, и я потихоньку начинаю тащить. Брезент натягивается, и узел соскальзывает с фаркопа «универсала». Но он хотя бы не порвался. Привязав получше, Папаша машет рукой, и я начинаю ползти вперед еще медленнее: дюйм за дюймом мне удается вытащить «универсал» на твердую почву.

Я доволен, что сделал все как надо, но лицо Папаши не светится радостью. Он обдумывает, не стоит ли им повторить попытку пересечь песчаное русло, чтобы наконец доехать туда, куда они там ехали. Он хочет вновь угодить в ту же песчаную ловушку! Я рассказываю ему, что впереди еще не одно подобное испытание, поскольку я уже миновал их. Я заявляю, что решать ему, но я не собираюсь и второй раз помогать ему выбраться, да и возвращаться буду другой дорогой. Сажусь в машину и, отъезжая, смотрю, как он мнется, не в состоянии принять решение: загнать ему свою семью обратно в песок или отправиться восвояси.

Спустя несколько дней я добираюсь до Улуру (он же Айерс-Рок) и Ката-Тьюта, еще одной изолированной скалистой гряды посреди пустоты. Оба пункта моего маршрута находятся на землях аборигенов, которые участвуют в управлении заповедником.

Мы, исконные хозяева Национального парка Улуру и Ката-Тьюта, остаемся наследниками и прямыми потомками существ, создавших эти земли во время Тьюкурпа (Эпохи Творения). Мы жили здесь всегда. Мы называем себя анангу и хотим, чтобы наши гости называли нас так же.

Кроме того, анангу не одобряют восхождения на скалу Улуру, поскольку в их культуре это место считается священным, но в данном случае их пожелания явно пропадают втуне: к одному из менее крутых склонов приколочены скобы с веревками, так что в желающих забраться наверх явно нет отбою. Я решаю вместо этого совершить пробежку вокруг скалы, поскольку стоит ранее утро и воздух довольно прохладен. По периметру тут бежать не более трех-четырех километров. У подножия скалы немало пещер и ниш под каменными козырьками, которые заполнены рисунками, сделанными когда-то анангу.

Картины в этих пещерах представляют собой палимпсест: похоже, каждое новое поколение рисовальщиков ни в грош не ставило творчество своих предшественников. Они рисовали прямо поверх готовых рисунков, не заботясь о том, чтобы расчистить будущее «полотно» или подыскать более подходящий для него участок. Мне кажется поэтому, что в данном случае ценность состоит не в самих картинах и рисунках, а в том, чтобы нанести их в определенном, очень важном месте. А готовые рисунки — просто свидетельство совершения этого акта.

Ката-Тьюта, точно такая же невероятная скала, расположенная как раз с другой стороны гавани от своего брата-близнеца Улуру. Это обнажение породы выглядит со стороны как колоссальные наплывы теста, которое кто-то оставил подниматься, а оно начало сползать и крениться под собственным весом. Политические соображения разрешают забираться на Ката-Тьюта всем желающим, хотя это немного напоминает подъем в щель меж громадных ягодиц.

Когда я возвращаюсь в напоминающий бункер номер гостиницы, уже начинает вечереть, и я решаю еще немного побродить по пустыне. Здесь хотя бы заметны следы чьей-то жизнедеятельности: вот муравейник, окруженный кольцом собранных его обитателями эвкалиптовых листьев.