Весь невидимый нам свет

Ютта включает телевизор и снимает туфли. Макс открывает балконную дверь и складывает из гостиничной бумаги самолетик. Париж за окном похож на те города, которые она рисовала в детстве: тысячи окон, кружащая стая птиц. На экране телевизора игроки в синем бегут по полю за три тысячи километров отсюда. Счет три-два. Однако вратарь упал, мяч медленно катится к линии ворот, и отбить его некому. Ютта набирает на телефоне девять цифр, Макс запускает самолетик в окно. Тот пролетает метров двадцать и на миг зависает в воздухе, и в эту самую секунду голос мужа в трубке произносит «алло».

Ключ

Мари-Лора сидит за рабочим столом и одну за другой перебирает раковины дозиний в лотке. Воспоминания вспыхивают и пропадают. Шершавая материя папиных штанов, за которые она цепляется. Прыгающие песчаные блошки под коленями. Скорбные звуки органа оглашают скользящий во тьме «Наутилус».

Она трясет домик, хотя и знает, что тот не выдаст своих секретов.

Немецкий мальчик вернулся в грот за домиком. Унес его с собой, умер вместе с ним. Что творилось в этой чужой душе? Она вспоминает, как он сидел и листал страницы Этьеновой книги.

Птицы, сказал он. Птицы, птицы, птицы.

Она снова идет по дымящемуся городу, держа перед собой белую наволочку.

Как только она исчезает из виду, он вновь открывает решетку в грот Юбера Базена. Над ним тяжелая крепостная стена. По другую сторону решетки плещется море. Он берет домик в руки, вертит, соображает, как открыть коробочку. Может быть, кидает алмаз в озерцо, к тысячам улиток. Потом собирает головоломку обратно, запирает замок и уходит прочь.

Или кладет камень обратно в домик.

Или к себе в карман.

Из воспоминаний звучит голос доктора Жеффара: «Удивительно, что нечто настолько маленькое может быть настолько красивым. Настолько дорогим. Только самые сильные духом могут побороть эти чувства».

Она поворачивает трубу на девяносто градусов – идет легко, как будто папа сделал домик только вчера. Пытается сдвинуть первую деревянную панель крыши и обнаруживает, что та застряла. Однако карандашом Мари-Лоре удается сдвинуть их все: раз, два, три.

Что-то выпадает ей на ладонь.

Железный ключ.

Море огня

Он родился в расплавленных земных недрах, на глубине трехсот километров, один кристалл среди множества других. Безупречный октаэдр чистого углерода, каждый атом в решетке связан с четырьмя другими, расположенными на равных расстояниях. Тверже всего, что есть на Земле. Он уже стар, неизмеримо стар. Проходят бесчисленные геологические эпохи. Материки движутся, сжимаются, трескаются. В некий год, в некий день, в некий час мощный поток магмы пробился наверх, увлекая за собой кристаллы, и застыл кимберлитовой трубкой. Век проходит за веком. Дождь, ветер, кубические километры льда. Толща породы раскалывается на глыбы, глыбы окатываются и становятся валунами, ледник отступает, образуется озеро, галактики пресноводных моллюсков кишат на дне и умирают, когда озеро испаряется под солнцем. Доисторические леса вырастают, падают, и на их месте встают новые. И вот в некий другой год, день, час буря вырывает камень из стены каньона и бросает на дно реки, где однажды его замечает царевич, знающий, что ищет.

Камень гранят, шлифуют, и краткое время он переходит из рук в руки.

И вновь некий час, некий день, некий год. Кусок углерода размером с каштан. Опутанный водорослями, обросший морскими желудями. Когда по нему проползают улитки, он качается на дне.

Фредерик

Он живет с матерью в западном пригороде Берлина. Через единственное окно видны несколько ам б-ро вых деревьев, огромная, по большей части пустая стоянка супермаркета и скоростная автомагистраль.

Фредерик целыми днями сидит в заднем дворике и смотрит, как ветер гоняет по автостоянке пустые полиэтиленовые пакеты. Иногда ветер подхватывает их и носит по воздуху кругами, пока не зацепит за ветки или не унесет прочь. Фредерик рисует карандашом спирали, кривые, спутанные каляки. Заполнив лист двумя или тремя, он переворачивает бумагу и рисует с другой стороны. Весь дом забит его рисунками: их тысячи на комоде, в ящиках стола, на бачке в туалете. Его мать раньше выкидывала их, пока Фредерик не видит, но в последнее время у нее не доходят руки.

– Этот мальчик прямо как фабрика, – говорила она приятельницам и обреченно улыбалась, показывая, что держится мужественно.

Приятельницы заглядывают все реже. Их осталось совсем мало.

Как-то в среду – но что Фредерику дни недели? – его мать приходит домой с почтовым конвертом и говорит:

– Тебе письмо.

Десятилетиями она инстинктивно пряталась сама и прятала то, что случилось с мальчиком. Ей не единственной из военных вдов довелось почувствовать себя соучастницей чудовищных преступлений.