Весь пламень сердца

Помощник начальника тюрьмы не торопясь прошелся по залу и остановился у одного из киосков. Книги, журналы — все, конечно, вполне «благонамеренное». Он полистал одну-две книжки и уж собрался отойти к другому киоску, когда внимание его привлекла небольшая тетрадка с напечатанным на гектографе текстом и рисунком тюремного окна в левом углу обложки. Рядом жирным шрифтом было написано: «Тюрьма». Ниже — «выходит непериодически». Еще ниже — «редакция для личных переговоров открыта ежедневно после первой прогулки до начала второй. Рукописи принимаются во всякое время…»

Ошарашенный помощник начальника тюрьмы сначала решил, что это какая-то шутка студентов. Но чем больше он читал, тем яснее понимал — это настоящий подпольный журнал, изданный в тюрьме и отпечатанный на гектографе! Это уж слишком!

Тюремное начальство знает, что политические заключенные поддерживают связь с волей, что они получают письма и нелегальную литературу. Тысячи невидимых, но прочных нитей связывают заключенных с теми, кто находится на свободе. Недавно администрация обнаружила один из способов передачи в тюрьму нелегальной литературы. Кто бы мог подумать, что заключенные получают ее в окружном суде!

Ежедневно водили туда заключенных для разбора их дел. В комнате, где они ожидали очереди, в одном из столов хранилась литература, которую заключенные незаметно забирали и приносили в тюрьму. Еще не выяснено, кто подкладывал в стол книжки, брошюры, листовки, а теперь вот, изволите ли видеть, новое дело — нелегальный гектографированный журнал в тюрьме!

— Много у вас этих… журналов? — спросил помощник начальника тюрьмы, вытирая платком пот со лба.

— Последний остался, — студент усмехнулся и подмигнул: — Хорошо идет журнальчик! Такого бы товару побольше!

— А сколько экземпляров было?

— Да больше двадцати.

Больше двадцати! Это сколько же бумаги потребовалось на издание журнала, сколько краски! Кто и как доставил все это в тюрьму, где спрятан гектограф? И главное — кто занимается этим?

Заключенные уже спали, когда в коридоре послышались шум, топот ног, громкие голоса. Двери камер с грохотом открывались, заключенных в одном белье выгоняли в коридор, а в камеры врывались надзиратели.

В течение часа были перерыты все камеры, где сидели политические заключенные, но ни гектографа, ни краски, ни бумаги обнаружить не удалось.

Но ведь журнал выходит — это факт! Вот он лежит на столе начальника тюрьмы — тоненькая тетрадочка, состоящая из одиннадцати страниц. Но сколько «крамолы» на каждой страничке.

После сообщения «от редакции», в котором говорилось, что «настоящий номер выпуском своим запоздал благодаря особо конспиративным, а главным образом техническим причинам. Те препятствия, которые существуют в тюрьме, на воле неизвестны, но нам с ними приходится очень и очень считаться», шла передовая «Что же дальше?». Затем шли заметки о жизни в тюрьме, о провокационных действиях администрации. В журнале были и сообщения о побегах и стихи…

В тюрьму прибыли жандармы, прокурор, непрерывно велись допросы, но заключенные все в один голос заявляли, что ни о самом журнале, ни о его издателях они ничего не слышали.

Вызвали на допрос и Кострикова.

Он внимательно, будто видел впервые, рассматривал журнал, но на все вопросы только пожимал плечами.

— Я просто удивляюсь, — говорил он, глядя прямо в глаза прокурору, — мало того, что вы держите меня в тюрьме по делу какой-то типографии, о которой я и не слыхал вовсе, да и вы не видали ее в глаза…

Прокурор нахмурился.

— Я сейчас спрашиваю вас не о той типографии, а о журнале…

— А в тюрьме держите за ту типографию, — не унимался Костриков.

И администрация тюрьмы, и прокурор, и жандармы были уверены, что журнал — дело рук Кострикова. Но как доказать? Камеру, где сидел Сергей, обыскали с особой тщательностью — вспороли даже тюфяки, набитые соломой. Но ведь гектограф — это не коробка спичек — его не спрячешь в карман!

— Вы опытный конспиратор, Костриков, — говорил ему прокурор, — но и мы не простаки. Мы найдем все…

— Ваше дело такое, — простодушно усмехнулся Сергей.

— …И тогда вас ожидает каторга, — продолжал прокурор, не обращая внимания на усмешку допрашиваемого.

Если бы прокурор знал, что перед ним сидит тот самый человек, которого еще два года назад разыскивали власти и который, попадись он тогда в руки властям, был бы судим военно-полевым судом. Тот самый человек, который во время русско-японской войны под видом «правительственных депеш» — срочных сообщений с фронта, печатавшихся на длинных узких полосках бумаги, — выпускал большевистские листовки.

А как был бы рад томский епископ Макарий, узнав, что в одной из камер сейчас находится едва ли не самый ненавистный ему человек!