Вес в этом мире

Послушай, я ведь не пытаюсь сунуть нос в то, как ты организуешь свою жизнь, — ничего подобного. Я просто спрашиваю. На самом деле, похоже, дела у тебя идут неплохо. Я беспокоюсь о тебе.

Не надо беспокоиться. Деньги приходят ко мне из разных мест — немножко оттуда, немножко отсюда, как раз хватает, чтобы не впадать в отчаяние. И, если это вызывает у тебя беспокойство, я могу покупать диски. Я их покупаю.

Книги, одежда, разные капризы… всё есть?

Всё есть.

То есть я могу спокойно идти спать.

Если это зависит от моего экономического положения, ты можешь идти и спать как сурок.

Да, ты и правда странная личность.

С чего вдруг?

Вот так, добровольно забиться в угол и жить на пенсию, которая, как ни крути, все-таки всего лишь пенсия, пусть даже тебе и не нужны деньги, хотя наверняка они тебе нужны, как и всем людям. Ведь ты мог бы жить в Мадриде, жить полной жизнью, пользоваться своей заслуженностью, печататься. Сейчас ты можешь располагать своим временем. А ты засел здесь и живешь на гроши, повернувшись спиной ко всему миру. Ну, допустим, не на гроши, судя по тому, что ты сказал. Кроме того, у Сары же были деньги, да? Ведь это она купила этот дом.

Прости, тебя до такой степени интересует мое экономическое положение?

Нет… Нет. Это ты прости меня. Я сожалею, что была так груба. Правда. Честное слово, я сожалею.

Ничего, неважно.

3

Этот дождь… он такой уютный.

Интересно, что ты скажешь о нем через пару часов. Когда я встала, день уже был таким. Это просто кошмар.

Когда небо так затянуто, значит — надолго.

Вчера туман, сегодня дождь. Чем тебе так нравится это место?

Вот этим самым. Солнце очень вредно для отшельников. Люди воображают, что одиночество идеально там, где жарко, и сильно ошибаются. Одиночество, скажем, где-нибудь на берегу Карибского моря, должно быть, ужасно. Когда я понял, что собираюсь жить в одиночестве, я сказал себе: поедем туда, где холодно и мрачно.

Жесткий человек, суровый дух.

Так лучше. Одиночеству нельзя сулить райские кущи. Одиночество требует не обнаженности, а одежд; не солнца, а холода.

Что за глупость! Тепло — как раз убежище для одиночества.

Окружающее тебя тепло подчеркивает отсутствие, дорогая, думаю, ты поймешь. Но, как бы то ни было, сейчас я думаю только о том, чтобы позавтракать, а ты отвлекаешь меня. Ты уже перекусила?

Выпила кофе, но могу составить тебе компанию.

Отлично. А потом я тебе кое-что скажу.

Да, реальность — это то, что человек воспринимает как реальность. Кроме этого, не существует ничего. А внутри нее мы дрейфуем по морю сомнений, зная, что такова наша судьба от рождения до смерти, потому что нет способа встроить наши действия в совокупность жизни и, таким образом, полностью осознать их смысл. Никаких ориентиров нет, мы плывем вслепую. Что может вести нас в подобном состоянии? Всякая надежда столь же тщетна, сколь и иллюзии, которые мы питаем, грезя об иной жизни, хотя все это лишь помогает нам выживать, потому что жить — это совсем другое. Значит, необходимо решить, что делать: продолжать питать эти иллюзии, превращая нашу жизнь в процесс постепенного изнашивания, патетически движущегося к полному износу подобно космическому кораблю, который, сбившись с курса, блуждает по межзвездному пространству, или же наметить себе маршрут, исходя из того единственного, что мы способны ощущать, ставя себе целью просто оставаться в живых. Есть ли в этом решении какая-либо уверенность, прочность, твердость? Никакой. Но по крайней мере мы будем испытывать уважение к себе все то время, что длится путешествие. И при существующем положении вещей это лучший выбор из всех возможных. На большее рассчитывать не приходится. Хотя кто знает? Случай — вещь могучая и капризная, это он — подлинный хозяин жизни и вселенной. Как и жизнь, он равнодушен к нам, однако именно поэтому он дает нам возможность существовать. И уж коль скоро нас к тому вынуждают, самое лучшее — это сделать достоинство формой своей жизни. Она будет единственной, которую мы с полным правом сможем считать своей в этом бескрайнем чуждом пространстве — совокупном пространстве существования. И, произнося слово «совокупность», я знаю, что говорю о чем-то, чего не могу ни охватить, ни, следовательно, определить, но что, однако, неким таинственным образом могу понять. Или нет? Или это еще один обман надежды, этой крысы, которая живет с нами, в нас и воспроизводит себя — неизвестно каким чудом, беспрерывно, постоянно, и нет никакой возможности истребить ее?

Теперь я понимаю твое презрительное отношение к Китсу. Такое видение мира и жизни совершенно противоположно духу «Оды к греческой вазе».

Если мне не изменяет память, отношение Китса было недалеко от того, что я сказал. Эта Красота, о которой он говорит, бесстрастна, а люди проходят рядом с ней, влача на плечах бремя своих невзгод. Эта вечная ваза, так же как и бессмертная птица, как раз и воплощают равнодушие.