Весельчаки

Но… Он не мог сам одеваться. Его одевали папа с мамой. Папа с мамой его оденут, и он идёт в школу, так, словно он сам оделся. А раздеваться он почему-то мог. Это он умел делать вполне. У него получалось это.

Папа с мамой, бывало, ему говорят:

— Ведь ты сам разделся. Теперь сам попробуй одеться. Точно так же, как раздевался.

А он машет руками, ногами стучит. Согласиться не хочет. И зря… Вот что вышло.

Был урок физкультуры. Наш Ника разделся со всеми. Побегал, попрыгал. Потом урок кончился, все оделись.

А Ника не знает, что делать. Он сам ведь не может одеться. Его должны мама с папой одеть. А их нету. Они дома. Как же они его оденут?

Держит Ника под мышкой штаны и рубашку.

И ждёт чего-то. Но ждать-то нечего. Кого ждать?

Пришлось ему самому одеться.

Он надел туфли не на ту ногу. Задом наперед рубашку. А штаны так и не смог надеть.

Так и пошел домой в трусиках. Со штанами в руках.

Хорошо ещё была осень.

А если бы вдруг зима была?

Самому надо делать все с самого детства.

И всё тогда будет прекрасно!

Маленький красный карандашик

Отец искал красный карандаш и не мог найти, а ему надо было что-то подчёркивать.

Он искал по всей квартире и беспрерывно спрашивал мать, не видала ли она.

— Я видала, Миша играл твоим карандашом. Ну, что молчишь? — сказала мне мама. — Где карандаш? Давай сюда. Давай, давай, видишь, он нужен отцу, он ведь ищет!

— Нету! — сказал я.

— Где же?

— Съел.

— Ах, он его проглотил! Так я и знала: он что-нибудь проглотит! У меня давно было нехорошее предчувствие.

Мама завопила на весь дом, и к нам сбежались соседи — никогда у нас дома столько народу не было. Они узнали, в чём дело, и по очереди стали смотреть мне в рот.

— Я совершенно ничего там не вижу, — сказал один сосед.

— Нужно сделать рентген. И тогда станет ясно. А пока пусть гуляет, — сказал другой сосед.

Мама спросила:

— Не опасно гулять с цветным карандашом в животе?

— Конечно нет. Он ведь не взорвётся. Если я как врач что-нибудь понимаю в цветных карандашах. — И он подмигнул мне. Я почувствовал в подмигивании что-то особенное. Оно мне понравилось, и сразу захотелось, чтобы он ещё раз мне подмигнул. Я специально стал смотреть ему прямо в глаза. — Врачи иногда ошибаются. Тут очень странный случай. И может быть, сложный. Нужно как следует подумать, прежде чем посылать его гулять.

Соседи думали. Врач загадочно улыбался. Я неотступно стоял перед ним. Ему стало не по себе, он отошёл в сторону. Я кинулся за ним следом, обогнал, стал напротив и гляжу прямо в глаза.

Одна молодая мать сказала:

— Мой ребёнок никогда ничего не глотал, а тем более карандаши. Я не знаю, что сказать в таком случае.

Старик сказал:

— Однажды я проглотил красное стекло. Я тогда чуть не умер. Но ничего, пронесло. И сейчас я, как видите…

Моя мама опять завопила:

— Боже мой, весь целиком длинный карандаш! И он был красного цвета!.. Что теперь с ним будет?

Маленькая девочка сказала:

— Нужно пощупать его живот. Если карандаш весь целиком — он ведь длинный, — его можно прощупать.

Соседи окружили меня, а врач в это время незаметно вышел. Они стали мять мне живот, как тесто. Я испугался и заорал.

Девочка сказала:

— Да, точно, он в животе! Если бы его там не было, он не стал бы так орать.

Напуганный, я залез под рояль. Оттуда смотрел за остальными. Все вокруг стали спорить. Никогда у нас так не галдели.

Мне было тогда года три или два.

«Неужели они хотят вытащить у меня цветной карандаш?»

Я уже верил, будто вправду его проглотил. И мне было так интересно, и я ни за что не хотел бы отдать его никому другому.

Потом их что-то отвлекло, все успокоились, соседи начали расходиться. Родители занялись другими делами, про меня забыли, и я вылез из-под рояля.

Я нашёл отцовский пиджак, вынул у него из кармана коробку с цветными карандашами и открыл её: красный карандаш, он был всех короче, почти на три четверти отточен, лежал там вместе с другими — маленький красный карандашик.

Я спрятал коробку как можно дальше, чтобы думали, будто я все карандаши проглотил вместе с коробкой — ещё интереснее!

Но всё как-то прошло незаметно.

Так никто и не может найти эту коробку с цветными карандашами. Наверно, она лежит там до сих пор.

Я ведь не помню, куда я её тогда спрятал.

Но ни за что не хочу забыть случай с красным карандашом, потому что он был самым первым, как я себя помню.

Когда он вернётся

Была война. Мы жили в далёком южном городе. Отец был на фронте. Мама работала на фабрике, и я иногда после школы навещал её. У нас кончались занятия, на фабрике начинался перерыв. Я всегда спешил к обеду.

В этот день я налетел на директора фабрики, он видел меня частенько, я хотел проскочить, но он вдруг спросил:

— Постой-ка, в школе ты хорошо учишься?

— Хорошо. — Я всегда хорошо учился.

— А сколько тебе лет? — спросил он.

— Пятнадцать.

Это была неправда, мне было двенадцать. Хотелось на войну. И я врал. Всем. Всегда. Я знал, что и пятнадцать маловато. Но… врать — меру знать. Война-то идёт…

— Почему бы тебе не работать у нас курьером? — спросил директор. — Если это, разумеется, не отразится на учёбе. Ведь ты старший в семье?