Веселие Руси. XX век. Градус новейшей российской истории. От «пьяного бюджета» до «сухого закона»

Возобновилась традиция ходить в гости по праздничным дням, которых в 20-е годы было немало. Прибавление к старым религиозным праздникам новых – революционных – давало дополнительный повод для традиционного застолья. По данным С.Г. Струмилина, собранным в 1923–1924 годах, самой распространенной формой досуга всех слоев городского населения Советской России являлись визиты, которые чаще всего сопровождались выпивкой. В 1923 году даже несовершеннолетние рабочие тратили на приобретение спиртного 4 % своего заработка, а у взрослых затраты были еще выше. Сколько же тратилось на покупку самогона, браги и денатурата – неизвестно и трудно поддается подсчетам[505].

Хотя в 1923 году ассортимент спиртных напитков был весьма широк (столовые и десертные вина, крепкие виноградные вина, портвейны и шампанское), в основном горожане потребляли самогон и пиво (последнее стало любимым пролетарским напитком – в среде рабочих сложился стереотип ежедневного его потребления), тогда как потребление виноградных вин стояло на одном уровне с денатуратом и политурой[506]. К.И. Чуковский описал в своем дневнике потрясший его случай. Летом 1924 года из помещения биологической станции в Лахте под Петроградом стали систематически исчезать банки с заспиртованными земноводными. Оказалось, что группа солдат регулярно совершала набеги на станцию в целях добычи алкоголя, хотя им было известно, что змеи, лягушки и ящерицы заливались спиртом с формалином – смесью, малопригодной для питья[507].

С переходом к нэпу, как и до революции, губернии России захлестнула пивная волна. Челябинская газета «Советская правда» писала, что в 54-тысячном городе пило все взрослое мужское и половина взрослого женского населения. За первые семь месяцев 1924 года, то есть еще до отмены «сухого закона», челябинцы выпили около 40 тысяч ведер пива, и потребление его значительно увеличивалось от месяца к месяцу. Поставок пива из Троицка явно не хватало, поэтому пришлось «подключать» пивные ресурсы Башкирии, Омска, Самары и Свердловска. Тем не менее «напиток пролетариата» до середины десятилетия с трудом конкурировал с самогоном: дешевизна пива явно уступала крепости самогона, примерно четверть которого делалась с применением различных примесей. Наиболее популярными примесями были: хмель, горчица, хрен, бензин, керосин, табак, полынь, перец, куриный помет, известь, купорос, мыльный камень, наркотики, белена, дурман, денатурат и прочая «дурь». Из них бесспорным лидером был табак, а затем шел хмель и купорос. Понятно, что такая «гремучая смесь», нечто среднее между алкоголем и наркотиком, стояла выше всякой конкуренции в иерархии потребительских пристрастий «гегемона».

Для большинства рабочих пивная становится основным местом проведения досуга с середины 20-х годов, когда было разрешено торговать и водкой. Только пресловутый «ерш» оказался способным на равных конкурировать с самогонной «дурью». Историк Н.Б. Лебина обнаружила в архиве весьма курьезную фотографию этого периода, запечатлевшую группу рабочих в трактире, за уставленном бутылками и стаканами столом, под висящем на стене портретом вождя с лозунгом: «Ленин умер, но дело его живет». Если посещение ресторана в это время было весьма дорогим удовольствием (недешево стоили и хорошие вина, продававшиеся в специализированных магазинах), то пиво и водка были более доступны по цене и потому весьма потребляемы именно в рабочей среде.

Год «незнаменитого перелома»

Несмотря на сопротивление значительного числа членов ЦК партии, Сталину удалось на Октябрьском (1924 года) пленуме ЦК РКП(б) протащить решение о государственном производстве и торговле водкой, правда, как «вынужденную», «грязную» и «временную» меру. На XIV съезде партии, в традиционной для него манере не видя третьего пути, Сталин отмечал: «Ежели у нас нет займов, ежели мы бедны капиталами… то остается одно: искать источников в других областях… Тут надо выбирать между кабалой и водкой, и люди, которые думают, что можно строить социализм в белых перчатках, жестоко ошибаются»[508]. Другими словами, родовые муки социализма решено было облегчить привычным видом анестезии – крепкими спиртными напитками. Как объяснял председатель правительства А.И. Рыков, лучше иметь «русскую горькую», чем нарождающуюся буржуазию в деревнях, которая нарушает законы, истребляет громадное количество хлеба и удовлетворяет народную нужду в водке. Таким образом, «пьяная» выручка получила «созидательное» направление.

В 1924 году соратник Менделеева М.Г. Кучеров модифицировал рецептуру «Московской особенной». Для лучшей «питкости» в нее стали добавлять пищевую соду (из расчета 30 мг на бутылку) и уксусную кислоту (из расчета 20 мг на бутылку). В народе эта водка, продажа которой была официально разрешена декретом Совнаркома СССР 28 августа 1925 года, получила название «рыковка». В среде интеллигенции в 20-е годы даже ходил анекдот, что в Кремле каждый играет в свою карточную игру: Сталин в «короли», Крупская – в «Акульку», а Рыков – в «пьяницу»[509].