Веселие Руси. XX век. Градус новейшей российской истории. От «пьяного бюджета» до «сухого закона»

В стране увеличилась смертность в результате отравления спиртным: с 2, 6 случая на 100 тысяч человек в 1922 году до 44 – в 1928 году. Возросло и число лиц, страдавших алкогольными психозами. Если в 1922 году они составляли 2 % всех зарегистрированных душевнобольных, то в 1927 году их доля возросла почти до 19 %. Алкоголизм стал также одной из причин участившихся случаев самоубийств – своего рода знамения этих лет. За первый «полноценный» алкогольный 1925/1926 хозяйственный год преступность в крупных городах подскочила в десятки раз, что зафиксировано официальной статистикой. Пьянство породило целую волну хулиганства. Частыми были такие бессмысленные выходки, как погромы домов отдыха (например, в Ростове летом 1926 года). Случалось, что пьяные хулиганы бросали палки и камни в низко летевшие самолеты Авиахима: именно так едва не была сорвана первомайская демонстрация в Казани[515]. Лакмусовой бумажкой неблагополучного положения в алкогольной сфере стало появление на рубеже 20-30-х годов в Ленинграде первых в стране вытрезвителей и наркологических диспансеров.

Несколько иной (и отнюдь не в смысле улучшения) была ситуация в ряде провинциальных центров, где в «алкогольном рационе» городских жителей самогон продолжал удерживать прочные позиции. Из потребляемых в середине 20-х годов 20 млн ведер крепких спиртных напитков не менее 3/4 приходилось на самогон. Если в целом по стране, по данным НКВД РСФСР, за один год, с 1 октября 1925 по 1 октября 1926 года, самогоноварение в городах почти прекратилось или, во всяком случае, сократилось в максимальном размере, то, например, в Пензенской губернии положение было другим. Продажа суррогатов спирта в городах губернии оставалась очень бойкой и мало сокращалась. Более того, за этот период проявились свои региональные особенности самогонокурения, которые варьировались в зависимости от размеров и значения городов. В таких городах, как Пенза и Саранск, самогонка готовилась преимущественно для сбыта. А в более мелких (Городище, Краснослободске и других) тайное винокурение практиковалось, главным образом, для себя, составляя до 60 % общего потребления спиртных напитков в уездных и прочих городах[516].

Основным источником не иссякающего «самогонного потока» оставался подвоз товарной самогонки из ближайших деревень. В Пензе в 1926 году было зафиксировано 200 случаев продаж самогона. И это несмотря на то, что с момента выпуска в продажу сорокаградусной водки активность местной милиции значительно уменьшилась. По самым приблизительным подсчетам, в течение следующего года в Пензе каждый работающий рабочий потребил 6, 72 бутылки самогона, а каждый работающий служащий – 2, 76 бутылки. То есть, как свидетельствует статистика, основным потребителем самогона в городах оставался рабочий класс.

Самогон предпочитали водке, главным образом, из-за его дешевизны. Так, средняя продажная цена бутылки самогона в Пензенской губернии в 1927 году составляла: ниже 40 градусов – 47 копеек, 40-градусной – 38 копеек, а выше 40 градусов – 46 копеек.

Хотя в отдельных случаях ее стоимость в Пензе доходила до 1 рубля, но даже в этом случае была ниже стоимости водки. Возможно, второй причиной столь нестандартной алкогольной ситуации было то, что в одном из «чрезвычайно зараженных» самогоноварением регионов (самогон в губернии гнали свыше 25 % хозяйств) ранжирование и размеры употребляемых примесей полностью отличались от средних российских показателей. Более трети производителей самогонной продукции, применявшие различные смеси для повышения крепости изделия, предпочитали, прежде всего, купорос, оставляя за табаком и хмелем соответственно второе и третье места в иерархии «дури»[517]. Видимо, забористость полученной «огненной смеси» была более привлекательной в глазах местных любителей выпивки, нежели предсказуемый эффект от обычной водочной продукции.

Частично причины роста пьянства после отмены «сухого закона» носили бытовой характер. Однако в поведении пьющих людей, особенно безработных, более явным стало стремление уйти от действительности. По донесениям политорганов второй половины 20-х годов, на Московской бирже труда безработные «ежедневно устраивают попойки, побоища, пристают к женщинам»[518]. Хотя медики Москвы обнаружили еще одну, явно противоположную закономерность: в пролетарской среде с ростом заработной платы увеличивалось и потребление алкоголя. То есть пили как от плохой, так и от хорошей жизни. Одним словом – «пей, гуляй, однова живем».