Веселие Руси. XX век. Градус новейшей российской истории. От «пьяного бюджета» до «сухого закона»

А вот что говорит еще один ветеран войны артист Евгений Весник: «Говорить о ста граммах в связи с шестидесятилетием начала Великой Отечественной войны как-то несолидно. Любой фронтовик, действительно воевавший на передовой, в лучшем случае улыбнется. Я был «на передке» вместе с пехотой, а вообще воевал в артиллерии с 1942 года. Мои военные воспоминания не связаны с «водочной темой». Какие уж тут байки – это было трагическое явление. И счет шел не на граммы, а, скорее, на литры. Утром привозили водку с расчетом на, условно говоря, сто бойцов, а к вечеру их оставалось, дай бог, восемьдесят. И так каждый день! Кончалось все тем, что вместо положенных ста выпивалось граммов по четыреста-пятьсот»[669].

Принято считать, что водка поднимала боеспособность и способствовала таким образом большей «неуязвимости» воина в бою. Одним из традиционных и широко распространенных мифов об алкоголе является представление, будто он «хранит» человека в ситуациях, в которых трезвый практически не имеет шансов на выживание. Война являлась своеобразной проверкой действенности этого мифа в условиях смертельных боев с врагом. Вот что пишет по этому поводу режиссер Петр Тодоровс – кий: «В связи с фронтовыми ста граммами мне вспоминается встреча Нового 1945 года. Мы стояли в обороне в лесу на Висле. 31 декабря выбрали елочку и принарядили ее, чем могли: повесили свои пистолеты, несколько банок консервов. В двенадцать часов встали вокруг елки со спиртом, налитым в металлические кружки. На Новый год и пошли наши сто грамм. Вообще выдавали их только перед самой атакой. Старшина шел по траншее с ведром и кружкой, и те, кто хотел, наливали себе.

Те, кто был постарше и поопытнее, отказывались. Молодые и необстрелянные пили. Они-то в первую очередь и погибали. «Старики» знали, что от водки добра ждать не приходится. А молодым после ста грамм море было по колено – выскакивали из окопа прямо под пули. После одного-двух ранений такая «удаль» обычно проходила.

Второй случай был 2 мая 1945 года. Наша 47-я армия участвовала во взятии Берлина. 1 мая нам уже казалось, что все заканчивается. В ночь на 2-е хорошо мы погуляли и легли спать. Утром, часов в семь, разбудили нас выстрелы. Пробуждение было тяжелым. Помню, выглянул я из окна дома, где мы расположились, и увидел, что по улице идут колонны немцев. Это была знаменитая история. 40 тысяч немцев пытались прорваться к американцам, которые в то время уже стояли на Эльбе. Мы стали прямо из окон бросать гранаты. Решили уже, что дело плохо. Тут подоспела наша авиация – штурмовики начали сверху рассеивать эти колонны, а нам дали команду спрятаться в подвал.

Война для нас кончилась только 8 мая, когда мы с тяжелыми боями вышли на Эльбу. Особенно ожесточенное сопротивление немцы оказывали перед самой рекой. Как раз на нашем участке был мост, через который они до последнего переправлялись к нашим союзникам. И вот наконец все было кончено, и наступила оглушительная тишина. Тут уж в ход пошло все, что было под рукой, – и «фронтовые», и самогон, и немецкая водка…»[670]

«Пьяная» преступность

Были в истории водки на войне и совершенно другие страницы. Во все времена, мирные и военные, неумеренно употребляемый алкоголь порождает правонарушения и различные формы антисоциального и преступного поведения. Великая Отечественная война не являлась в этом смысле исключением. Здесь, однако, надо различать реальную преступность, особенно тяжелую и насильственную, которая нарушала воинскую дисциплину и, тем самым, угрожала обороноспособности, и – с другой стороны – проявления репрессивной практики режима по отношению к военнослужащим. Зачастую в военной обстановке люди иначе оценивали себя и государство, забывая, что они, по мнению вождя, всего лишь винтики могучей государственной машины. Неслучайно считается, что в условиях войны у фронтовиков оживало чувство гражданственности, переосмысливалась роль простого человека в обществе и государстве. Иногда под влиянием алкоголя, когда страх перед репрессивным механизмом совсем или почти совсем исчезал, бойцы и командиры вели себя так, как будто имели дело не со сталинским режимом, а с «обычным» государством, которое не может, не имеет права жестоко и, возможно, несправедливо карать своих защитников. Как правило, расплата за подобные иллюзии была безжалостной.