Читаем Веселие Руси. XX век. Градус новейшей российской истории. От «пьяного бюджета» до «сухого закона» полностью

С трудом верится в резкое увеличение потребления чая в чайных, но очевидно возросло качество крепких напитков за счет лучшей очистки спирта от вредных примесей, что благотворно сказалось на здоровье населения, а упорядочение торговли водкой способствовало искоренению таких позорных явлений, процветающих при частной торговле, как пропитие беднейшими классами населения хлеба, скотины, одежды и домашней утвари. Если не исчезла полностью, то существенно сократилась продажа вина за счет урожая, под заклад или в промен платья, посуды и других вещей.

Пусть не везде, но в ряде регионов отмечалось положительное влияние на сокращение потребления спиртного, «одомашнивания» процесса распития. Корреспондент из села Николаевское Стерлитамакского уезда писал: «Бывало, придешь в кабак, возьмешь это полбутылки, сядешь; одному-то скучно пить, товарища приглашаешь, выпьешь эту – за другой; глядь, еще человек подвернулся, тому поднесешь стаканчик, а тот: что же? Ты угостил, угощу и я, да так и сидишь, пока баба не придет да не выволочет. А ноне не так – купил да ступай, где хошь пей. Дома-то без дела, без времени не больно разопьешься. По соседству с кабаком зайдешь, выпьешь полбутылки, за другой-то не смеешь… На улице тоже не рассядешься, народ глядит, а то дождь или снег идет, опять неловко. Другой раз потянешь-потянешь – нет тебе никакого удовольствия…» В ряде сел необъятной России «пьянство начинает заметно понижаться. Если и выпивают, то у себя дома, в кругу своей семьи», «сделанные перед праздниками запасы водки мирно распивались целой семьей по домам в умеренном количестве и не влекли за собой обыденных безобразий кабацкого разгула» и т. д. и т. п.[116].

Факты свидетельствовали и о сокращении пьяного свадебного разгула. Если ранее для богатой крестьянской свадьбы было нужно минимум 10–20, а то и более 30-ти ведер кабацкого зелья, то теперь обходились 3–5 ведрами. В селе Смольчица

Звенигородского уезда, где ранее на свадьбу расходовалось 1012 ведер водки, «теперь такая богатая свадьба, как сельского старосты, обошлась в 4, 5 ведра, а бедные свадьбы обходились полуведрами. Крестины и погребения прежде обходились ведром, теперь обходятся штофом и даже полуштофом. И все это потому, что водки без денег не дают, а они-то у наших крестьян не всегда есть»[117].

Винная реформа отчасти повлияла и на общественную жизнь деревни: «На волостные и сельские сходы, которые здесь созываются очень часто, крестьяне теперь являются в трезвом виде…» В лучшую сторону изменилась и атмосфера волостного суда. Так, в Сквирском уезде «много употребляли водки во время судов в волостных правлениях, причем пьяные судьи обыкновенно творили в возбуждении, а иногда и в бессознательном состоянии суд и расправу. Теперь волостные суды проходят при нормальном состоянии судей»[118]. Из западных губерний сообщали, что в лавках перестали продавать водку малолетним, а в Петербурге один из фабрикантов на вопрос о том, как отразилась реформа на его рабочих, ответил: «в минувший понедельник впервые за пятнадцать лет, как я веду дело, на фабрику явились решительно все рабочие, за исключением одного. А прежде если придет треть – то слава Богу»[119]. Другими словами, материалы периодической печати (как, впрочем, и другие документы) демонстрируют достаточно противоречивую картину, оставляя возможность манипулировать общественным мнением в ту или иную сторону.

В целом, оценивая результаты реформы С.Ю. Витте, можно констатировать, что «казенное вино», пришедшее на смену кабацкой частновладельческой сивухе, если и не урегулировало вопроса о культурном потреблении вина и не предупредило роста пьянства, то все же сыграло свою положительную роль. Вполне возможно, что в условиях социально-политического, экономического и, главное, духовно-нравственного кризиса, в котором находилось российское общество в начале ХХ столетия, процесс алкоголизации мог принять большую динамику и более уродливые формы. Другое дело, что антиалкогольные меры не могли выступать панацеей от всех бед и способом разрешения тех острых конфликтов, которые разрывали и разрушали российское общество.

Глава 2

Культура пития или питейная культура?

В.Э. Багдасарян

Сколько пили в России?

Много ли пили в предреволюционной России? На этот счет существуют диаметрально противоположные мнения. Видный советский хирург, известный своими выступлениями против пьянства, Ф.Г. Углов, вспоминал о Киренске, в котором провел детство: «Пьяниц были единицы на весь город, и их можно было пересчитать по пальцам»[120]. Гостей угощали, как правило, только чаем. Пиво и домашнее вино появлялось на столе лишь по большим праздниками и особо торжественным дням, да и то в ограниченном количестве. Углов писал, что не помнит такого случая, чтобы из компании кто-либо выпадал по причине сильного опьянения. На весь Киренск приходилось только три алкоголика.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Время, вперед!
Время, вперед!

Слова Маяковского «Время, вперед!» лучше любых политических лозунгов характеризуют атмосферу, в которой возникала советская культурная политика. Настоящее издание стремится заявить особую предметную и методологическую перспективу изучения советской культурной истории. Советское общество рассматривается как пространство радикального проектирования и экспериментирования в области культурной политики, которая была отнюдь не однородна, часто разнонаправленна, а иногда – хаотична и противоречива. Это уникальный исторический пример государственной управленческой интервенции в область культуры.Авторы попытались оценить социальную жизнеспособность институтов, сформировавшихся в нашем обществе как благодаря, так и вопреки советской культурной политике, равно как и последствия слома и упадка некоторых из них.Книга адресована широкому кругу читателей – культурологам, социологам, политологам, историкам и всем интересующимся советской историей и советской культурой.

Валентин Петрович Катаев , Коллектив авторов

Культурология / Советская классическая проза
Адепт Бурдье на Кавказе: Эскизы к биографии в миросистемной перспективе
Адепт Бурдье на Кавказе: Эскизы к биографии в миросистемной перспективе

«Тысячелетие спустя после арабского географа X в. Аль-Масуци, обескураженно назвавшего Кавказ "Горой языков" эксперты самого различного профиля все еще пытаются сосчитать и понять экзотическое разнообразие региона. В отличие от них, Дерлугьян — сам уроженец региона, работающий ныне в Америке, — преодолевает экзотизацию и последовательно вписывает Кавказ в мировой контекст. Аналитически точно используя взятые у Бурдье довольно широкие категории социального капитала и субпролетариата, он показывает, как именно взрывался демографический коктейль местной оппозиционной интеллигенции и необразованной активной молодежи, оставшейся вне системы, как рушилась власть советского Левиафана».

Георгий Дерлугьян

Культурология / История / Политика / Философия / Образование и наука
«Особый путь»: от идеологии к методу [Сборник]
«Особый путь»: от идеологии к методу [Сборник]

Представление об «особом пути» может быть отнесено к одному из «вечных» и одновременно чисто «русских» сценариев национальной идентификации. В этом сборнике мы хотели бы развеять эту иллюзию, указав на относительно недавний генезис и интеллектуальную траекторию идиомы Sonderweg. Впервые публикуемые на русском языке тексты ведущих немецких и английских историков, изучавших историю довоенной Германии в перспективе нацистской катастрофы, открывают новые возможности продуктивного использования метафоры «особого пути» — в качестве основы для современной историографической методологии. Сравнительный метод помогает идентифицировать особость и общность каждого из сопоставляемых объектов и тем самым устраняет телеологизм макронарратива. Мы предлагаем читателям целый набор исторических кейсов и теоретических полемик — от идеи спасения в средневековой Руси до «особости» в современной политической культуре, от споров вокруг нацистской катастрофы до критики историографии «особого пути» в 1980‐е годы. Рефлексия над концепцией «особости» в Германии, России, Великобритании, США, Швейцарии и Румынии позволяет по-новому определить проблематику травматического рождения модерности.

Барбара Штольберг-Рилингер , Вера Сергеевна Дубина , Виктор Маркович Живов , Михаил Брониславович Велижев , Тимур Михайлович Атнашев

Культурология