Веселие Руси

Да… Так что, как ни вольнó было бы мне написать, что друг мой по протяжении лет совсем превратился в скотину с налитым пузом и сальной головой, но писать так я совсем не имею права. Ибо отнюдь голова его не была сальной, и сам он был скорее худощав, чем толст, хотя и расплылись от ГОДОВ, отвисли его бока!.. Он заботился о ребенке, дома у него был полный порядок, он говорил мне, что весь сейчас полон творческих планов и переживает необыкновенный творческий подъем.

Так что — не могу я так писать. Это будет — неправда. Это будет — ложь, нечестно, нехорошо и неточно.

Вот почему я предлагаю (причем уже не в первый раз!) присовокупить к вопросу этико-эстетической оценки (не хочу лишний раз переписывать подзаголовок, ибо там стоит не совсем приличное слово, а я тщательно сторонюсь эпатажа), предлагаю присовокупить к этому вопросу ряд других насущных вопросов, как то: 1) Были ли мои друзья скотами? 2) Стали ли они скотами? 3) Являются ли они скотами? 4) Будут ли они скотами? 5) Скотство ли это, и что такое означает «скот», каково точное значение этого слова в русско-советском языке?

Я настаиваю! Я вот уже в который прошу, непременно ТРЕБУЮ поставить эти вопросы на повестку эпохи! Я считаю, что это необходимо сделать хотя бы потому, что без решения этих, как говорят обыватели, «мелких» вопросов, мы вряд ли сможем перейти к решению вопроса кардинального, вопроса, в котором утонули лучшие умы столетий и эпох — как ВСЕ ЭТО увязать с картиной Ботичелли «Вечная весна»?

Помните эту картину? Если не помните, то обязательно посмотрите, купите книгу, репродукцию. Там слегка желтоватая женщина «Вечная весна», дама с бессмысленно-мудрым лицом кротко устремилась вперед, закрыв очаровательными пальчиками многое. И маленькие ангелы, похожие на больших жуков, и какая-то латинская надпись — все есть на этой картине. Прекрасная картина! Прекрасная «Вечная весна»! Прекрасная женщина! И давайте же как-то попытаемся ВСЕ ЭТО вместе увязать. Я не хочу городить, что если мы все это вместе увяжем, то что-то в мире изменится или кому-то где-то станет хорошо. Нет! Ничего никогда в мире не было хорошего, а если кому-то когда-то где-то вдруг делалось хорошо, то вскорости ему от этого же самого «хорошо» становилось чрезвычайно плохо, хотя потом иногда становилось и опять хорошо… Я ни в чем не уверен, я ни за что не ручаюсь, но я все-таки думаю, что глупо было бы упустить последнюю попытку… Свяжем несвязываемое, увяжем неувязываемое, учтем неучитываемое!.. Авось и блеснет тогда луч счастья, авось и отымет тогда робкая баба красивые руки от желтых грудей. Блеснет желтый луч счастья, «Вечная весна» отымет красивые руки, глубоко вздохнет и никого не осудит.

Сирья, Борис, Лавиния

Город расположен в ста двадцати километрах от Таллина и в семидесяти восьми морских милях от Хельсинки, на берегу Финского залива. Город чужой — Эстония потому что. Эстония — чужая, нерусская страна. Улицы шероховаты, уступами, к морю. Дымит завод строительных материалов, средний уровень образования работниц — 4,5 класса.

Всякое сердце любого русского человека, каковым являлся Борис, тревожно защемило бы, если в окне автобуса показались (что и случилось) куски плоской чужой пахоты, останцы некогда могучих дубовых рощ — сквозь восковку, тумана ли, измороси, моросящей сочащейся влаги: осень на дворе, и тоскливо на сердце в пасмурный день, когда клеклые листья липнут к подошвам, горизонт белес и хочется повеситься в лесу совершенно и навсегда, дабы не участвовать во всей этой ландшафтно-метеорологической пакости.

Сирью Сийг глупые дети звали в школе «эСэС» — она закончила четыре класса и в пятый идти отказалась: семилетка была только в городке, и ей страшно было жить в интернате среди чужих детей. Отец и мать колотили ее, но она забивалась в угол и подолгу стояла там, всхлипывая и посасывая указательный палец. Родители оставили ее в покое. Она пасла телят и пекла хлеб. А что она еще делала, что ела, пила, о чем думала — Борис не мог догадаться: он плохо знал быт послевоенной эстонской деревни. Сирье было тридцать два года, пятнадцать из них она посвятила процессу сушки кирпича в сушильном цехе завода строительных материалов. Работала она хорошо, и ее кандидатура была признана достойной заводской Доски Почета. Фото Сирьи уже который год висело на заводской Доске Почета. У нее было милое, чуть-чуть поросячье лицо, и на фотографии она вышла очень веселая. Двенадцать лет назад Сирья была невестой. Муж ее, Сулев, моторист рыболовецкой артели, тоже очень хотел жениться на ней. В субботу он не утерпел. Все кончилось слишком быстро, чтобы Сирья могла что-либо понять или по крайней мере испугаться. В воскресенье на него наехала автомашина, за рулем которой сидел пьяный. Сулев умер, не приходя в сознание, и свадьба не состоялась. Родственники Сулев а не признали Сирью своей, и она не смела появляться у них на хуторе, среди заболоченных низин и мокрого леса. Она не забеременала. У нее никогда не было детей.