Веселые и грустные истории про Машу и Ваню

Так, вчера она рассказала следующую историю. Она проверяла контрольные работы (я, к сожалению, не запомнил, что это был за предмет). Машина работа оказалась с большим количеством помарок и неточностей и просто, будем прямо говорить, ошибок.

Учительница позвала Машу, и они вместе стали разбирать эту работу.

– Я показала ей все ошибки, все небрежности, которые ведут к ошибкам, – сказала мне учительница. – Я рассказывала довольно долго, она меня внимательно слушала. Потом я закрыла тетрадь и спросила: «Ну, теперь все понятно?»

И тут Маша, по словам учительницы, тихо сказала: «Да, все понятно, Вера Ивановна (имя и отчество учительницы изменены в интересах Маши). А вы уверены, что это моя работа?»

– Это же и правда была не ее работа! – воскликнула учительница. – И она молчала об этом, понимаете?! Она слушала! А потом сказала: «Вера Ивановна, а вы уверены, что это моя работа?»

– А Машина работа была без ошибок? – в первую очередь спросил я, услышав это.

– Ни одной, – кивнула учительница.

Потом вечером я спросил у Маши, так ли все это и было.

– Да, – подтвердила она обрадованно. – Я ей в самом конце только и сказала: «Вера Ивановна, а вы уверены, что это моя работа?»

– А почему ты раньше этого не сказала, когда Вера Ивановна только начала рассказывать? – спросил я. – Ведь ты же видела, что это не твоя работа. Более того, ты, наверное, поняла, чья это работа.

– Конечно, поняла, – засмеялась Маша. – Вики! (имя девочки изменено в ее интересах).

– Так почему ты сразу не сказала? – Я начал уже злиться.

– Потому, папа, – сказала Маша, – что учительницу перебивать нельзя. Ты что, не знаешь?

Так результаты правильного воспитания бьют прежде всего по самим воспитателям. Я всегда подозревал, что это именно так и бывает. Даже мне, может, и хотелось всегда так думать.

На прошлой неделе в их школе был праздник. К ним на этот праздник должны были прийти военные. Маша страшно переживала.

– Папа, – говорила она, – я их боюсь. Я не буду стихи для них учить.

– Ну ты же знаешь, что нужно слушаться учительницу в вашей школе.

– Да знаю… – вздыхала Маша.

– Чего ты боишься? – успокаивал я ее. – Нет повода для беспокойства. Его нет! Просто нет! Это же военные. Они вас будут защищать.

– А мне Алиса рассказывала, что у них в школе, в первом классе, уже был предмет такой, «обэжэ».

– Это что?

– Я точно не знаю.

– А о чем?

– Ну, про военных. Это неинтересно и страшно. Не буду рассказывать. Про то, как люди из окна выбрасываются. Про утопления всякие.

– Ну хорошо, – говорю. – Только ты не бойся все-таки военных. Они из окон не выбрасываются. Они спасают тех, кто выбрасывается.

– А Алисе говорили, что иногда и военные тоже выбрасываются, – упрямо сказала Маша.

Потом я ее спрашиваю:

– Ну что, приходили к вам военные?

– Да, – отвечает Маша.

– И что, нестрашные оказались?

– Совершенно!

– Ну вот, – радуюсь я. – Я же говорил! Стихи им читала?

– Читала, – говорит Маша безо всякого интереса.

– И что они?

– Они-то? Рады…

– Да что такое? – теряю я терпение.

– Да понимаешь, папа, – раздосадованно говорит Маша, – это не настоящие военные оказались. Ветераны!

«Я не знаю, что такое прятки»

К нам в гости пришла девочка совершенно Машиного возраста. Эта девочка мне сразу понравилась. Дело в том, что я предложил ей порцию пельменей. Ну что такое порция крошечных детских пельменей, пусть даже и привезенная из Москвы на край Московской области? Маша с Ваней не то что брезгуют такими пельменями, всегда лежащими в заморозке на какой-то самый крайний случай, который рано или поздно обязательно наступает, но, по крайней мере, предпочитают что-то другое. Вот суп из белых грибов их сейчас гораздо больше интересует. Да, суп из белых грибов.

И вот я предлагаю Насте эти пельмени. Просто, честно говоря, из вежливости. Я уже выставил на стол две тарелки, Маше и Ване, и спохватился, что про Настю забыл.

– Настя, – говорю я ей, – пельмени будешь?

И форма-то, в которой я сделал ей это предложение, была, честно говоря, почти оскорбительной. Как-то по-другому я должен был ей это сказать. Все-таки девочка первый раз у нас дома, хоть и с мамой. Но я очень перепугался, что две тарелки выставил, и очень торопился что-нибудь сказать прежде, чем она успеет это заметить.

И вот она посмотрела на меня, глаза ее распахнулись до невероятных размеров, и из них полилась какая-то нечеловеческая благодарность. У воздуха в комнате, по-моему, даже какой-то цвет появился. Такой лазоревый. Она еще даже сказать-то ничего не успела. Потом все-таки выдохнула:

– Да!

И хлопнула своими огромными ресницами. А личико у нее в таких сумасшедших кудряшках. В общем, это был мрак какой-то. Или все-таки свет.

Я дрожащими руками вытряс из половника пельмени, передал ей тарелку. И получился большой перебор с этими пельменями. Чуть не полсотни я ей, по-моему, сгоряча насыпал.