Веселый Федя

Необычная мысль неожиданно пришла к Валерию Павловичу. А умны ли его друзья? И какие они люди: плохие, хорошие? Да и друзья ли они ему? Знаком он с ними давно, но никогда глубоко не задумывался, что они из себя представляют. Шуев заведовал материальной базой строительного треста, Рябов работал начальником автоколонны, они были полезны друг другу, поддерживали в силу этого добрые отношения, в начале знакомства иной раз вместе посиживали в ресторане; незаметно сошлись теснее и встречались теперь дома, семьями, и встречались часто, но все вечера, годы из вечеров, проведенных вместе, слились в памяти Валерия Павловича в один сплошной вечер. Похожие разговоры, анекдоты, рассказанные по пять, десять раз… А то еще расчертят пульку, засядут до утра за преферанс. От сигарет к утру во рту станет горько, в горле запершит. До самого обеда отсыпался он в воскресенье после карточной игры. И вот ведь что самое смешное… Кто-то выигрывал в карты, кто-то проигрывал, но время уравнивало и проигравших и выигравших, и это, если вдуматься, выходило совсем уж нелепо.

Скучно, скучно от всего. А главное, устаешь от такой жизни больше, чем от самой тяжелой работы.

Взъерошенным, помятым от сна, но отдохнувшим, с посвежевшим лицом вышел Валерий Павлович в столовую. Там горел свет, под потолком у лампы вилась черная тучка мошкары, налетевшей из сада, а на столе, на скатерти совсем еще свежей белизны, с еще нерасправившимися, твердыми от крахмала складками горячо поблескивала принесенная кем-то бутылка коньяка, отбрасывала на белую скатерть нежный янтарный отблеск.

Женщины сидели рядком на краю дивана, словно были не дома, а встретились где-то на пути, забыли на время о срочных делах и присели поболтать на скамейку.

У открытого окна спиной к саду стоял щуплый Рябов, чуть приседая на подоконник и опираясь на него руками, отчего его худые острые плечи высоко поднимались и заострялись еще сильнее.

А Шуев плотно, грузно припечатался к стулу, но сидел на нем боком, нога на ногу, обхватывая руками его спинку.

Все оживились при виде Валерия Павловича, он услышал возбужденно-радостные восклицания, сам чему-то обрадовался, забыл недавние мысли и повеселел.

— Полыхает-то как, а!.. Эх, и гроза будет! — с ужасом прислушиваясь сам к себе, проговорил он, но его уже понесло дальше. — Самое время выпить.

— Пить тебе вроде не стоило бы, — предостерегла жена.

— А-а, ерунда… Коньяк расширяет сосуды, — весело ответил он и скомандовал: — Тащи, что есть в холодильнике.

Особенно спорить жена не стала, только искоса, с сомнением, посмотрела на него и пошла в кухню. Женщины поспешили за ней — помогать по хозяйству.

Сообща они быстро накрыли стол: поставили тарелки с тонко нарезанным сыром, с ломтиками лимона, с ветчиной, банку с маринованными грибами… Под конец жена Валерия Павловича вынула из холодильника бутылку столичной водки.

Внесла она ее торжественно, высоко подняв, чтобы все видели. На бутылку, и правда, стоило посмотреть: простояв весь день в холодильнике, она мохнатилась инеем, и все заулыбались.

От одного вида морозной бутылки в комнате стало как будто прохладней.

— Аж в дрожь бросает, — восхитился Шуев. — Тащите мне поскорее шубу.

А Валерий Павлович, увидев, что жена, довольная произведенным впечатлением, приноравливается теперь обтереть полотенцем бутылку от инея, испугался, торопливо сказал:

— Так поставь. Так.

Жена поколебалась, но потом решительно поставила бутылку мерзлым донышком на стол и звонко засмеялась:

— Ах, да… Где пьется, там и льется.

Бутылка действительно скоро запотела, иней растаял, крупные чистые капли прочертили по туманному стеклу светлые полосы. Крахмальная скатерть возле донышка опала и посерела.

Валерий Павлович с сожалением следил, как тает иней.

— Странное все-таки человек существо… То ему солнце подавай, пляжи, горячий песок у моря, то вот вдруг такой морозец на стекле покажется дороже всего, — усмехнулся он и наклонил над рюмкой жены горлышко коньячной бутылки. — Налить тебе?

— Пить, так всем, — лихо отозвалась она, но когда он налил ее рюмку до половины, спохватилась: — Хватит, хватит.

— Хватит — так хватит. Нам больше останется.

Он налил женщинам коньяку. Налил и себе — на правах больного. Друзьям же сказал:

— Пейте водку. Ледяная. И-их… Сам бы выпил, да нельзя. — Он сокрушенно притронулся рукой к левой стороне груди.

— Нам, татарам, один черт, — осклабился Рябов. — Что бы ни пить, лишь бы пить.

— Ты у меня, известно, герой, — съязвила жена Рябова.

Валерий Павлович поморщился и сказал:

— Брось ты к нему цепляться. Что за привычка?

Тогда она сразу все обернула шуткой:

— Так я к чему говорю-то… В прошлое воскресенье шли мы с ним домой берегом реки, так он взошел на мостики лодочной станции, стукнул эдак вот каблуком по доскам и потребовал себе лодку, да не какую-нибудь, а персональную.

Все посмеялись.

— Размах, — сказал Шуев. — А выпил тогда он, помнится, три рюмки. После пяти, выходит, катер ему подавать надо.

— Да слушайте вы ее… Наболтает, — махнул Рябов рукой.

Спокойный, обычный разговор налаживался за столом.