Весенная пора

Прочнее всего в этих сказках — дружба. Если попал человек в беду, товарищ обязательно стремится его спасти, и ни река кипящей смолы не испугает друга, ни утес, упершийся в небеса, не остановит. Дружба все преодолеет, все победит.

Светлее всего и чище всего в этих сказках — любовь. Четыре десятка дверей из литого чугуна не могут разъединить любящие сердца. На семь десятков сажен в глубину запрятана в темницу любовь, а не гаснет ее огонь. Не захлестнет его кровавая злоба всех богачей мира, не затопят его воды всех морей вселенной. Все озарит, всюду проникнет свет любви…

Все на свете найдет, все создаст в этих сказках живая мечта людей. Вот живет на свете одинокая старушка-коротышка с пятью пестрыми коровами. Рвет она цветы полевые, рвет и плачет, плачет и приговаривает:

«Всю жизнь живу одинокая, несчастная. Скоро упаду и умру. Некому будет глаза мне прикрыть, некому меня в землю положить. О, несправедлива ко мне была ты, мать земля, творительница!»

Вернувшись домой, старуха сунула под подушку букет полевых цветов и пошла коров доить. Подоила первую пеструху, слышит — в юрте иголка тренькнула; подоила вторую — наперсток покатился, третью подоила — ножницы звякнули, чертвертую подоила, слышит — детский голос в юрте запел, будто серебряный колокольчик зазвенел. Каждый раз забегала старуха в юрту, опрокидывая при этом турсучок[4] с молоком, и каждый раз возвращалась печальная: пусто в юрте. Подоила она пятую пеструху, на цыпочках к юрте подошла, тихонько дверь приоткрыла и видит: на полу сидит девочка невиданной красоты, кудри до плеч.

«Мама!» — воскликнула девочка радостно и к ней, коротышке одинокой, подбежала.

Оказывается, теплые старческие слезы, исторгнутые самым искренним желанием, самой искренней печалью, окропили росой животворящей прекрасные цветы, и появилась на свет девочка — дочка, о которой всю жизнь мечтала старушка-коротышка.

Всего на свете добьется пламенная мечта людей!

В углу белым пятном мелькает заячья шкурка в руках бабушки Дарьи, смутно виднеется ее худенькая фигурка, а голос, бодрый и певучий, освещает сердца людей чудным Светом сказки. Никитке и в самом деле кажется, что свет и тепло излучаются из бабушкиного темного уголка, словно сидит она там на сундуке с сокровищами и щедро одаряет людей. Это она, старая сказочница, да пылающий камелек согревают и освещают нищую жизнь юрты.

Для Никитки реальность и сказка, переплетаясь между собой, как две нити одной веревки, превращаются во что-то более прекрасное и высокое, чем сама жизнь. От сказки, похожей на жизнь, сама жизнь становится похожей на сказку.

Просторной, высокой и прекрасной кажется юрта. Разве эти стены поблескивают толстыми полосками инея? Нет! Это серебряные украшения сказочного дворца. Разве на полу мусор. Да нет же! Это стружки золотые раскиданы! Разве на дворе воет пурга? Что вы! Это зовет родную мать сиротка прекрасная — девочка Юкэй-дээн, выгнанная из дому злой мачехой. Сейчас войдет она в этот пышный дворец и, положив кудрявую голову на могучую грудь Никиты, тихо скажет сквозь слезы:

«Только ты один можешь меня пожалеть, только ты один можешь заступиться за бедную сиротку…»

Именно так!

Вот Никитка падает на зеленую лужайку, трижды переворачивается и превращается в мертвого жеребенка. Прилетает старая ворониха с двумя воронятами и садится на ближайшую лиственницу. Воронята жадно ворочают своими круглыми глазами, подернутыми тонкой пленкой, и наперебой галдят:

«Мать, мать! Скорей! Скорей! Поклюем, поедим!»

«Тише вы! — ворчит осторожная ворониха, отвернувшись от жеребенка-Никитки. — Может, это человек придумал, двуногий схитрил? Облетим сперва, узнаем сначала…»

Вот они, все трое, начинают летать-кружиться, но глупые воронята не могут удержаться от соблазна, — им хочется поскорей выклевать глаза у. падали, и они садятся прямо на голову жеребенку. Тут мертвый жеребенок-Никитка ловко хватает их обоих, но один вороненок, оборвав хвост, улетает. Тогда жеребенок трижды переворачивается на траве и превращается в прежнего Никитку, удалого молодца.

Плачет старая ворониха.

«Ведь говорила я, предупреждала! — убивается она. Потом обращается к Никитке с мольбою: — Отпусти ты, Никитка, моего вороненка! Что хочешь тебе отдам, все бери! Ой, мука-горе, ой, горе-мука!..»

Вертит глазами пойманный вороненок, плачет теплыми слезами на руку Никитки и упирается своими шершавыми лапками ему в грудь. А другой, куцый вороненок сидит на дереве, черной коленкой вытирает глаза и трясет головой. Жалко становится их Никитке, но именно потому он грубо кричит воронихе:

«Давай живую воду! А то сейчас оторву голову твоему сыну!»

«Проси что-нибудь другое, все отдам!»

«Ах, так! Тебе живой воды жалко, а сына своего не жалко!» — И Никитка растопыривает пальцы над головой затрепетавшего вороненка.

«Стой! — отчаянно вскрикивает ворониха. — Стой!» — И летит прямо на восток, широко расправив крылья.

Сидит Никитка в ожидании ее под восьмивершинной старой березой, гладит пойманного вороненка и говорит: