Весенней гулкой ранью...

И, уехав, он думает о возвращении под сень тифлисских каштанов, к

дружескому теплу. Копия письма Есенина — на столе, под стеклом, в доме-музее

Тициана: "Как только выпью накопившийся для меня воздух в Москве и Питере -

тут же качу обратно к вам, увидеть и обнять вас… Спроси Паоло, какое мне

нужно купить ружье по кабанам. Пусть напишет номер".

Вместе с Табидзе и Паоло Яшвили Есенин собирался охотиться в Саингило,

побывать в Боржоми, где на лето Тициан снимал дачу. Но судьба распорядилась

иначе.

Узнав о смерти Есенина, Тициан был ошеломлен, убит горем. В одну из

ночей на едином дыхании родилось стихотворение:

Был необъезженным, как жеребенок,

Как Чагатар, в крови был весь.

Я очень жалею, что в мир погребенных

Сопровождает тебя моя песнь.

Это — начальная строфа (перевод Л. Озерова). Последняя читается так:

Если в преддверье иного света

Головы наши от нас отлетят,

Пусть узнают: среди поэтов

Был нам Есенин и друг и брат.

А в середине стихотворения обронено самое сокровенное: "Верю в родство

наше…"

Перед отъездом из Ванского района участники Дней литературы заложили

Сад дружбы. Его разметили на берегу Риони, неподалеку от домов-музеев

Галактиона и Тициана Табидзе.

И, засыпая землей корень яблоньки, я думал о славных певцах Грузии, их

верности поэзии, и где-то в глубине сознания неотступно звучало есенинское:

"Милый друг Тициан!"

"ТО, ЧТО СРОДУ НЕ ПЕЛ ХАЯМ…"

1

Почти одновременно с публикацией "Песни о великом походе" Есенин

выпустил книгу "Москва кабацкая".

В сборнике — стихотворения 1921–1923 годов. Взятые в целом, они -

своеобразная летопись чувств и раздумий поэта в эти годы.

Открывают книгу "Стихи — как вступление к "Москве кабацкой": "Все живое

особой метой…", "Сторона ль ты моя, сторона!", "Мир таинственный, мир мой

древний…", "Не ругайтесь. Такое дело!..". Они как бы вобрали в себя

душевную сумятицу, растерянность, настроения бездорожья после крушения

иллюзий поэта о сказочной Инонии. "Нет любви ни к деревне, ни к городу".

Отсюда — прямая дорога в кабак.

Далее следует раздел "Москва кабацкая". Основу его составляют стихи, написанные за границей: "Да! Теперь решено. Без возврата…", "Снова пьют

здесь, дерутся и плачут.", "Пой же, пой. На проклятой гитаре…".

Завершается раздел стихотворением "Эта улица мне знакома…" с его мотивом

сожаления об утраченной "нежной дреме", с неизбывной тоской по родительскому

дому…

В последнем разделе — "Любовь хулигана" — стихотворения, написанные

после возвращения из-за границы: "Заметался пожар голубой…", "Ты такая ж

простая, как все…" и другие. "Москва кабацкая" в прошлом: поэту

"разонравилось пить и плясать и терять свою жизнь без оглядки". Любовь к

женщине явилась "как спасенье беспокойного повесы". Пусть немало молодых сил

растрачено попусту, но еще рано горевать. Еще "в сердце снов золотых сума", не погасла надежда снова услышать "песни дождей и черемух", познать

человеческую радость, быть с настоящими людьми. И потому так светла грусть,

струящаяся из каждой строфы заключительного стихотворения книги "Не жалею, не зову, не плачу. " (1921). В нем — не могильная меланхолия, не угрюмый

пессимизм, а ясная и трезвая дума о движении жизни, благословение бытия.

Именно этого зачастую и не видела критика.

Нет, несправедливо говорить, что в цикле кабацкий угар возводится "в

перл создания", "в апофеоз" (А. Воронский, 1924 год), что в "Москве

кабацкой" "воспеваются алкоголь, чувственность", поэтизируются "гульба, бунтарское своеволие и ухарство" (Л. Шемшелевич, 1957 год), что "отчаяние, безразличие к жизни, попытка забыться в пьяном угаре — основные мотивы этого

цикла" (Е. Наумов, 1971 год).

Верно, два стихотворения ("Снова пьют здесь, дерутся и плачут. " и

"Пой же, пой. На проклятой гитаре…"), взятые обособленно от других стихов, рассматриваемые вне связи с общей направленностью цикла, далеко не каждому

читателю придутся по душе. Но не ими определяется внутренняя сущность

"Москвы кабацкой".

В том-то и дело, что поэт, оказавшийся в компании "бывших" людей, не

восторгается, не любуется кабацким разгулом, а с болью сознает всю

трагичность своего падения. С отвращением и самоосуждением говорит он о

"пропащей гульбе" в "логове жутком". За его подчеркнутой грубостью и внешней

развязностью скрывается нежная, отзывчивая душа, не нашедшая своего места в

жизни, но любящая жизнь, готовая распахнуться навстречу красивому и

врачующему чувству любви. Не потому ли циничное обращение к подруге по

несчастью завершается искренними словами раскаяния:

Дорогая, я плачу,

Прости… прости.

И вполне понятно признание Есенина, что он внутренне пережил "Москву

кабацкую" и не может отказаться от этих стихов. К этому его обязывает звание

поэта.

Уход от "Москвы кабацкой" был уходом от "горькой отравы", разъедавшей

его душу. И недаром новый цикл стихотворений — "Персидские мотивы" — он

начал словами:

Улеглась моя былая рана -

Пьяный бред не гложет сердце мне.

2

Русский поэт приехал в Персию. Что привело его в чужую страну?

Случайность? Праздное любопытство? Иль наскучил ему "далекий синий край" -

Россия?

Сам он, обращаясь к персиянке, говорит так:

Я сюда приехал не от скуки -