Весенняя коллекция детектива

– Когда? – повторил Добровольский.

– Да в сочельник, когда, когда!

– То есть еще в прошлом году?

– Да как в прошлом-то, когда в этом?! Перед Рождеством, говорю же!

– Ах да, – сказал Добровольский. – В этой стране Новый год перед Рождеством! Как же это я забыл? И до сих пор вы не известили власти о своих подозрениях?

– Так не было подозрений, пока не бабахнуло! – закричала Люба. – Не было! Это уж когда бабахнуло, я сопоставила! А этот, – и она опять ткнула в Женю, – этот гад ему материал подвозил и готовый продукт увозил!

– Да ничего я не делал! – заверещал классик. – Я просто так! Я же не знал!

– Так, – сказал Добровольский и мимоходом подумал, что теперь обязательно сойдет с ума. – Какие поручения Племянникова вы выполняли?

– Я не выполнял! То есть я выполнял, но это так, несерьезно!..

– Еще раз. Какие поручения Племянникова вы выполняли?

– Да никакие! Ну, возил пакеты!

Он все прикладывал руку к разбитой губе, отнимал ее и с отчаянием смотрел на пятна крови на пальцах.

– Какие пакеты? Куда возили?

– Да не знаю! Куда он говорил, туда я и возил, а там забирали! На Волгоградский возил! В Шереметьево, там ко мне таксист подходил! Дядя Гоша говорил, что ему самому трудно, он детали всякие на заводе вытачивал для людей и просил отвезти!

– Отвезти! – опять закричала Люба. – Ты дом хотел подвзорвать!

– Я не хотел! Я не взрывал! Я не знаю ничего! Это все они, призраки из романа! – Тут он закрыл лицо руками и понес уж такую околесицу, что никто не захотел слушать.

– Дурдом, – сформулировал жизнерадостный Володя, – хорошо хоть, что я съезжаю. Всем пока!

И как ни в чем не бывало стал спускаться по лестнице. Жильцы смотрели ему вслед.

– Эва какой! – сказала баба Фима и изобразила, как он спускается. – Гоголь-моголь!

– В милицию надо звонить! – простонала Люба, обессиленная переживаниями и дракой. – Пусть он за свои деяния ответит, а мы свяжем террористам руки!

– Значит, так, – подытожил Добровольский. – Звонить никуда не будем. Все расходятся по домам, и никто, – тут он повернулся к Любе, – никуда не звонит!

– Да его хватать нужно!

– Схватят, – загадочно пообещал Добровольский, – когда надо будет! Это ясно?

– Позвольте, – заговорил Владлен Филиппович и застегнул замочек на своем портфеле, – позвольте не согласиться! Произошел пренеприятнейший инцидент и, так сказать, драка в полном объеме этого выражения. Мы должны немедленно сообщить в милицию или хотя бы вызвать участкового.

– Стоп, – сказал Добровольский таким тоном, что невозможно было ослушаться. – Я говорю, что все будет сообщено в свое время. Убедительно прошу всех разойтись.

Красин пожал плечами, перехватил свой портфель, который никак не застегивался, и стал спускаться вниз. И бабка увязалась за ним, и они еще о чем-то говорили недовольными голосами.

– Хорошо, – сказал Добровольский, проводив их взглядом. – Так. Женя, кто пришел к вам первый?

– А?

– Кому вы открыли дверь?

Классик подумал. В пылу сражения он уже об этом позабыл.

– А… да эта тетка безумная пришла и сказала, что я… я… террорист, а я, ей-богу, только возил, я же не знал!.. И вообще я писатель, понимаете?

– Понимаю. Кто пришел следом за ней?

– А… Владлен Филиппович. Дальше я не помню, потому что они кинулись на меня и…

Он всхлипнул.

– Крепитесь, – проникновенно произнес Добровольский и участливо пожал его худосочное плечо.

Олимпиада дико на него посмотрела.

Добровольский же думал только о том, что среди соседей не было тетушки Веры, с которой жила Люсинда Окорокова.

Жорж Данс, закрыв за собой дверь, некоторое время страдал в ванной, растравляя свои раны, а когда вернулся в комнату, обнаружил, что ящик письменного стола выдвинут и рукописи в нем нет.

Сраженный наповал, он сел и обхватил голову руками.

Случилось самое худшее.

Когда лимитчица наладилась в Липину квартиру, Олежка пришел в негодование. Ну, ладно сосед, еще туда-сюда, приличный с виду человек и все такое, но он столько раз просил Липу не допускать на его территорию эту самую Люсю!

– Па-азвольте, – протянул он неприятным голосом, – освободите!

– Олежка! – предостерегающе произнесла Олимпиада. – Ты что?

– А ничего, – заявил Олежка, косясь на Добровольского. – Прошу прощения за семейную сцену, но мне надо сказать Олимпиаде два слова.

– Ну-ну, – напутствовал его Добровольский.

– Меня зовут Олег, – подчеркнуто вежливо представился он Павлу Петровичу. – Я риелтор и друг Олимпиады. Вот моя визитная карточка.

– Да к чему церемонии, – возразил Добровольский, досадуя на себя за то, что так злится, а злился он ужасно: внутри все мелко тряслось от ненависти к Олежке. – Мы люди знакомые!..

И не взял визитку!

Олежка остался с протянутой рукой, в которой была зажата визитка, и рассердился. Теперь придется хитроумным способом препровождать ее обратно в карман, да еще Олимпиада не стала разговаривать с ним на площадке, а зашла в квартиру и эту дуру приезжую за собой потащила!.. Еще не хватает!

Он вошел в квартиру как был, в ботинках и куртке, прошагал на кухню, где Олимпиада возилась с чайником, и возопил грозным голосом:

– Олимпиада!

Она бросила чайник, повернулась и спросила:

– Что тебе нужно?!