Весенняя песня Сапфо

И Сапфо увидела, какой гордостью при этом вспыхнули его глаза. Как же она любила этот гордый, немного горбоносый профиль Керикла, когда он отворачивался и с победным видом смотрел куда-то вдаль, никого не замечая вокруг. Но, оказывается, не только она одна…

Она до сих пор помнила четкий, геометрический узор, которым был расшит край его широкого хитона, множеством складок напоминавшего остановившееся море.

Тогда, глядя на этот узор и стараясь сдерживать слезы, Сапфо впервые подумала, что муж действительно стал для нее линией горизонта, всем миром, вселенной… Но разве сам Керикл в этом нуждался?

Сапфо хорошо запомнила, какими холодными, словно сделанными из металла губами поцеловал Керикл последний раз ее в щеку на прощание, провожая на корабль, отплывающий к берегам Сицилии.

«Ты скоро вернешься домой, Сапфо, и родишь мне троих сыновей, которые разделят мою славу», – вот что сказал Керикл на пристани, строго глядя Сапфо в глаза.

Но наследника Керикл так и не дождался.

Вскоре, почти сразу же после прибытия в Сиракузы, беглецов догнала весть, что почти все мятежники погибли от руки тирана. Одним из первых в списке погибших значился Керикл.

Сапфо испытала при этом еще более странное чувство, чем даже то, которое посетило ее на корабле, – ей показалось, что она тоже умерла вместе со своим мужем и отправилась в царство вечных теней. Но только своей, особенной дорогой, незаметно пролегавшей где-то среди широких сиракузских улиц.

Та жизнь, которую Сапфо вела до и после замужества, вдруг мгновенно растаяла, исчезла, и на ее месте ничего не было – только бесплодная пустыня.

Сапфо гораздо дольше, чем положено, носила траурную одежду и действительно как живая тень бродила по Сиракузам, поражаясь щедрой роскоши и одновременно враждебности этого незнакомого города.

Она знала, что больше не захочет связывать себя узами брака, о чем шепотом, а то и вслух начала уже намекать преданная служанка Диодора.

Мол, такой умнице и красавице, как Сапфо, неприлично долго оставаться одной. И хотя чересчур торопиться не следует, но загонять раньше времени себя в могилу тоже не имеет смысла, к тому же ребенку, который уже начал шевелиться у Сапфо под сердцем, нужен отец…

Конечно бормотала словно бы сама себе под нос Диодора, люди не понимают, почему молодая, красивая женщина отвергает предложения от поклонников, которые тут же посыпались на нее, как внезапный снег на голову в середине лета. Они же не знают, как хозяйка любила своего красавчика Керикла. Но, с другой стороны, она, Диодора, пока что не слепая и видит, как на ее хозяйку пялятся прохожие, хотя Сапфо не носит украшений и не снимает траура…

Сапфо молча слушала бормотания Диодоры, сидя на скамейке в тени деревьев или вечером перед горящим очагом, и они казались ей шумом дождя за окном, плеском морского прибоя, журчанием городского фонтана, но в любом случае чем-то таким, что не имело к ней ни малейшего отношения.

В Сиракузах Сапфо со своей служанкой поселились в богатом, прекрасно обставленном доме, обжитом уроженцами Лесбоса. Тогда все вновь прибывшие беглецы разместились под гостеприимным кровом своих бывших соотечественников, и лишь волею случая (всевышних богов!) Сапфо оказалась под покровительством именно этой богатой, бездетной пары – старого Трилла и его жены Анактории.

Сапфо была благодарна своим новым хозяевам за то, что они не донимали ее своей опекой, – предоставили комнаты, обильный стол, но при этом вовсе не докучали лишними расспросами и разговорами, на которые, как известно, бывают особенно падки женщины, запертые мужьями в четырех стенах.

Трилл, похоже, вообще считал, что у Сапфо после известия о смерти мужа случился паралич языка. И порой ворчал, что хотел бы посмотреть, будет ли его женушка предаваться столь же безутешной печали после его смерти, и даже грозился устроить ей как-нибудь проверку.

Он вообще вел себя со своей женой на редкость бесцеремонно, постоянно осыпая ворчливыми упреками и не стесняясь в выражениях даже в присутствии посторонних людей.

Сапфо поражало, что Анактория – такая невозмутимо цветущая по сравнению со своим ссохшимся, злобным супругом! – не отвечала на его выпады ни единым словом и даже тихо улыбалась про себя, словно имела дело с несмышленым ребенком.

Признаться, Сапфо это даже удивляло: неужели привычка к обеспеченной жизни делает любую женщину столь покорной? Или здесь имела место какая-то странная форма любви, неведомая Сапфо?

Впрочем, Сапфо по-настоящему об этом не задумывалась, лишь иногда ее невольно охватывала жалость к Анактории.

Все-таки эта добрая женщина постоянно старалась как-нибудь по-своему, незаметно подбодрить и порадовать Сапфо: то присылала ей тарелку с изысканными пирожными или восточными сладостями, то украшала комнату печальной гостьи свежими цветами или внезапно начинала петь в соседней комнате, аккомпанируя себе на лире, – не слишком громко, но достаточно для того, чтобы быть услышанной через приоткрытую дверь.