Весенняя песня

Мелодия была уже совсем близко, оставалось только схватить ее за хвост. Но у него было время для ожидания. Мелодия была окружена со всех сторон, и об отступлении не могло быть и речи. Сначала мыть посуду, потом трубка, а уж потом, когда костер превратится в уголья и ночные звери начнут перекликаться в лесу, — вот тогда-то и наступит время сочинить песню.

Снусмумрик увидел Малютку в ту самую минуту, когда полоскал кастрюлю в ручье. Тот сидел под корнем дерева на противоположном бережку и таращил глазенки под взъерошенной челкой. Глазенки были испуганные, но очень любопытные и следили за каждым движением Снусмумрика.

Два робких глазика под всклокоченными волосами. Да, такой вид бывает всегда у тех, с кем никто не считается.

Снусмумрик не обращал внимания на Малютку. Он погасил уголья и нарезал немного ельника, чтобы было на чем сидеть. Он вытащил трубку и медленно зажег ее. Выпуская тонкие клубы дыма в ночное небо, он ждал свою весеннюю песню.

Но она не приходила. Вместо этого он чувствовал взгляд Малютки, его глаза следили за всем происходящим, он восхищался всем, что делал Снусмумрик, и мало-помалу в Снусмумрике начало зарождаться недовольство.

Он сложил лапки рупором и крикнул:

— Брысь!

Тогда Малютка вылез из-под корня дерева и чрезвычайно застенчиво сказал:

— Надеюсь, я не испугал тебя? Я знаю, кто ты. Ты — Снусмумрик.

И с этими словами маленький зверек кинулся прямо в ручей и стал переходить его вброд. То был слишком большой ручей для такого крохотного существа, а вода была холодная. Несколько раз он терял опору под ногами и падал навзничь, но Снусмумрик был так скверно настроен, что и не подумал ему помочь.

Наконец некто ужасно несчастный и тоненький, как нитка, стуча зубами, вполз по береговому откосу наверх и сказал:

— Привет! Я так счастлив, что встретил тебя.

— Привет! — холодно ответил Снусмумрик.

— Можно мне погреться у твоего костра? — продолжал зверек, сияя всей своей мокрой мордочкой. — Подумать только, я стану Тем, кому однажды довелось сидеть у лагерного костра Снусмумрика. Этого я никогда в жизни не забуду.

Малютка придвинулся ближе, положил лапку на рюкзак и торжественно прошептал:

— Это здесь твоя губная гармошка? Она там — внутри?

— Да, — очень неприветливо ответил Снусмумрик.

Мелодия его одиночества исчезла — все настроение уничтожено. Он кусал трубку и пристально смотрел между березок, не видя их.

— Не бойся, ты мне совершенно не помешаешь, — разразился наивный Малютка. — Я имею в виду, если захочешь поиграть. Ты даже не представляешь, как я тоскую по музыке. Я никогда никакой не слышал. Зато я слышал о тебе. Еж, и Малыш, и моя мама рассказывали… А Малыш даже видел тебя! Да, ты даже представить себе не можешь… Здесь так мало чего случается… А мы так много мечтаем…

— Ладно, как же тебя зовут? — спросил Снусмумрик.

Вечер был все равно испорчен, вот он и подумал: уж проще что-нибудь сказать.

— Я так мал, что у меня нет имени, — живо ответил Малютка. — Подумать только, никто никогда не спрашивал, как меня зовут. А тут являешься ты, о котором я так много слышал и которого мечтал увидеть, и спрашиваешь, как меня зовут. Ты считаешь… если бы ты мог… я думаю, не очень ли тебе трудно придумать мне имя, которое было бы только мое и ничье больше? Сегодня вечером?

Снусмумрик что-то пробормотал в ответ и надвинул шляпу на глаза. Кто-то на длинных заостренных крыльях перелетел ручей, горестно и протяжно крича в лесную чащу:

— Ю-юю, ю-юю, ти-ууу…

— Если слишком кем-то восхищаться, никогда не стать вольной птицей, — внезапно произнес Снусмумрик. — Я это знаю.

— Я знаю, что ты знаешь все, — болтал маленький зверек, придвигаясь еще ближе. — Я знаю, что ты все видел. Все, что ты говоришь, — правильно, и я всегда буду стараться быть таким же вольным, как ты. А теперь тебе надо домой, в Долину Муми-троллей, — отдохнуть, встретиться со знакомыми… Еж говорил, что когда Муми-тролль пробуждается от зимней спячки, он тотчас начинает тосковать по тебе… Ну разве не чудесно, когда кто-то тоскует по тебе и ждет, и ждет тебя?

— Я вернусь когда надо! — пылко воскликнул Снусмумрик. — А может, и вообще не вернусь! Может, я пойду совсем в другую сторону.

— О! Тогда он, верно, очень огорчится, — сказал Малютка.

В тепле он начал просыхать, и шубка его спереди оказалась мягкой и светло-бурой. Снова указав на рюкзак, он осторожно спросил:

— Может, ты… Так много путешествовал…

— Нет, — возразил Снусмумрик. — Не сейчас.

И горестно подумал: «Почему они никогда не оставляют меня в покое… Меня и мои путешествия? Неужели им не понять, что я все растеряю, если буду все время о них рассказывать. Потом все исчезнет из памяти. И когда я попытаюсь вспомнить, как все было, я вспомню только свой собственный рассказ».

Довольно долго стояла тишина, и снова закричала ночная птица.

Но вот Малютка поднялся и тихим голосом сказал:

— Да, тогда я, пожалуй, пойду домой. Привет!