Весенняя сказка

Однако как-никак, а письма этого мне так и не удалось заполучить. Дарья Михайловна каким-то манером ухитрилась помимо меня его на почту отправить, а как отправила, так и слегла, словно она тут разом всех своих сил решилась.

Ну, думаю, беспременно теперь будет ответа ждать, как бы мне только ответа не прозевать!

Но мое дело и тут не выгорело: ответ-то пришел скорехонько, да только в руки ко мне не попал. Как на грех, я в тот день была у барыни в спальне, ейным бельем занямши, а прачка-то у нас новая жила, порядков в доме не знала; слышит – письмо Дарье Михайловне. Она его прямехонько к твоей мамушке и снесла!

Ну, что уж тут и вышло потом, такая-то катавасия, моя милушка, что просто и сказать нельзя, век не забуду, какой скандал у нас в доме поднялся!

Мамушка-то твоя в слезы ударилась.

«Я, говорит, теперь все понимаю, Авдотья Семеновна, это все ваши козни. И почто только вы мою несчастную девчонку обездолить хотите, какое такое зло мы вам сделали?!»

А наша-то барыня вся красная стоит да так и трясется от волнения.

«Вовсе я не зла, а добра вам хочу! – кричит. – Ты, Дашенька, и сама не понимаешь, что говоришь. Иринушка и в моем доме обездолена не останется, пусть с богом живет у меня, кажись бы, я не чужая ей!»

Ну, а Дарья-то Михайловна все свое твердит: «Не хочу, мол, да не хочу, чтобы Иринушка после моей смерти тут оставалась, ее Прасковья Андреевна как родную дочь любит и обещается в будущем обеспечить!»

«А коли так, – говорит наша барыня, – так и у меня она обеспечена будет. Я бездетна, оставлять мне некому, все свое имущество отпишу ей, пусть, мол, Иринушка после моей смерти всем владеет!»

Ну, значит, на том и помирились они. Против таких слов и твоя мамушка больше перечить не стала, потому как понятно: всякая мать своему дитяти богатства и счастья желает!

Поплакала, поплакала Дарья Михайловна над письмом да тем и кончила, что его нашей барыне отдала и обещалась при тебе о нем вообще не поминать больше. А вечером того же дня Авдотья Семеновна меня к себе позвала и опять красненькую сует.

«Ты, говорит, слышала что, Федосья?» – «Ничего, – говорю, – сударыня, не слыхала, потому как вашим бельем была занямши». – «Ну и хорошо, – говорит, – что не слыхала, ты и впредь, Федосья, держи язык за зубами, да смотри, чтобы до барышни ничего не дошло, а я на днях буду свое завещание писать, так в нем и тебе за верную службу пятьсот рублей откажу!»

Ну, как тут не молчать после этого, Иринушка, сама посуди, шуточное ли дело в нашем положении целых пятьсот рублев? Кто же знать мог, что весь этот разговор только на посуле будет, а на самом деле все ейное богатство этим супостатам перейдет!

Тоже ведь и тебя жалеючи молчала, Иринушка. Молода, думаю, свово счастья не поймет, расскажи-ка ей все, так, пожалуй, еще заартачится и оставаться у нас не захочет.

Ну вот я и молчала да молчала и все ждала, когда наша барыня свое завещание писать начнут, да так, милая моя, до сих пор и прождала! A вскоре после смерти твоей мамушки и еще пришло одно письмо, только на этот раз уже на твое имя…

– И вы опять его отдали Авдотье Семеновне? – быстро воскликнула Ирина, устремляя на Фешу свои потемневшие от волнения глаза.

– Нет, голубенькая, нет! – самодовольно усмехаясь, проговорила Феша. – На этот раз я поумнее была. Словно чуяло мое сердце, что обойдут тебя, сиротинушку, дай, думаю, схороню я его у себя, пусть до поры до времени полежит. Места не занимает, а умрет наша барыня, так я его Иринушке и отдам!

Феша порылась в кармане и вытащила оттуда слегка пожелтевший от времени серый конвертик с знакомым крупным почерком:

«Ее высокоблагородию Ирине Петровне Фоминой».

– Но, боже, ведь с тех пор уже прошло два года! Как могли, как могли вы, Феша, так долго скрывать его от меня? – с отчаянием повторяла теперь молодая девушка, страстно прижимая к губам пожелтевший конверт; слезы душили ее.

– Прости ты меня, Иринушка, старую дуру, прости Христа ради! – бормотала растерявшаяся горничная. – Твово ведь счастья желала, дитятко, думала, богачество…

– Ах, не надо мне вашего богачества! – с искренним возмущением, гневно прервала ее молодая девушка. – Никогда я о нем не думала, никогда не желала его, пусть оно достается кому угодно, все мое счастье вот тут, тут было!

Ирина с глубокой скорбью указывала на письмо, и вдруг, как в былое время, упав на свою постель и уткнувшись лицом в подушки, она совсем по-детски, горько и жалобно зарыдала.

Феша несколько минут молча постояла над ней, но, решительно не зная, чем утешить молодую девушку, еще раз подобострастно поцеловала в плечико плачущую барышню и тихонько вышла из комнаты.

«Так лучше! – думала она. – Пусть поплачет-поплачет и успокоится! Девичьи слезы недолго льются!»